— Магдалена! — Лива взяла сестру за руку.
Они дошли до танцевального зала и быстро прошли мимо. Джаз гремел вовсю, томно и вяло извивались звуки саксофона.
— Не я одна такая, — продолжала Магдалена, и голос ее потеплел, — у Томеа тоже есть парень, не веришь? Они встречаются часто, я знаю. Я даже знаю, кто это — исландец, который кормит лисиц! Что он за парень, Лива? Он хочет на ней жениться, так она по крайней мере думает… Я говорила с ней, хотела предостеречь… Смешно с моей стороны, но ведь она такая неопытная, хотя ей уже двадцать шесть лет. Я же помогла ей и избавиться от ее противных усов. Но они снова появятся, парикмахерша сказала, что через полгода они снова вырастут…
Магдалена внезапно тряхнула Ливу за руку.
— Скажи же что-нибудь, Лива! — нетерпеливо сказала она. — Ругай меня. Скажи, что ты меня терпеть не можешь.
Магдалена вздохнула и помолчала. И наконец, подавив вздох, проговорила:
— Тебе этого не понять, Лива. Потому, что ты такая хорошая и верная. Ты хорошая, Лива. Я же… я плохая!
Она прибавила погодя:
— Знаешь, когда пекарь говорил на могиле… почти каждое его слово было обо мне. Я похолодела от ужаса.
Магдалена сжала руку сестры:
— Ух… А теперь снова зима! И войне конца не видно. Да, Лива? Ты ничего не говоришь, даже головой не кивнула! Ты такая… такая суровая, Лива! Да, суровая! Хоть бы я была такая хорошая и терпеливая и никогда не делала бы ничего плохого. Я тебе завидую! Ты как те мудрые девы, о которых говорил пекарь, у которых подвенечные платья были готовы и которые налили масла в светильники! Ну а я…
Магдалена горько рассмеялась:
— Я дева неразумная, Лива! Фредерику нужна такая, как ты! Зачем ему шлюха, у которой к тому же полное гнездо ребят! Он заслуживает лучшей доли!
Они вышли из города. Снег перестал, и звезды мерцали в холодном воздухе.
— Остановимся на минуту, — сказала Лива. Она взяла обе руки сестры в свои и сказала твердым и теплым голосом: — Знаешь, кто ты, Магдалена? Ты кающаяся грешница. Ты можешь еще стать мудрой девой! Ты можешь наполнить маслом свой светильник. Если ты жаждешь этого и будешь молиться об этом.
Магдалена покачала головой и улыбнулась с закрытыми глазами.
— Я не смею думать, что я чего-то стою, — сказала она. В голосе ее звучали и смех, и горечь.
— Обратись к господу Иисусу Христу! — повелительно сказала Лива. — Тогда ты обретешь мир и радость вовеки. Тогда ты узнаешь, что мы только временно пребываем в этом грешном мире… где все вопиют от отчаяния и жаждут уйти в настоящий, вечный мир, мир покоя и справедливости!
Голос Ливы изменился до неузнаваемости. У Магдалены мурашки поползли по спине, ей стало не по себе. Лива обняла ее за плечи, широко раскрытыми глазами уставилась ей прямо в глаза и сказала громко и угрожающе:
— Борись, Магдалена, побори в себе грех! Взывай к твоему Спасителю о милости! Ибо скоро, Магдалена, скоро наступит ночь… скоро наступит ночь. Подумай, Магдалена, что это значит — с незажженным светильником блуждать одной, во мраке во веки веков!
— Пусти меня, — сказала Магдалена. Она освободилась из объятий сестры и закрыла лицо руками. Лива ласково погладила ее по спине и сложила руки, она начала молиться, медленно, словно подыскивая слова. Магдалена не могла собраться с мыслями, чтобы уловить слова молитвы. Голос Ливы был таким чужим, глубоким, она не узнавала его, ей было больно, словно врач рвал ей зуб. Наконец молитва кончилась. Аминь! Это слово ей приятно было услышать. Лива снова обрела свой обычный голос, легонько дернула Магдалену за платье и, повеселев, сказала:
— Вот увидишь, скоро станет лучше! — Она обняла Магдалену и поцеловала ее в щеку, они поднялись по тропинке рука об руку и не обменялись более ни словом.
7
И этот день, день похорон Ивара Бергхаммера, наконец постигла судьба всех дней: он постепенно растворился во мраке. Когда-нибудь он совершенно забудется и незаметно сольется с глубокой тиной канувших в вечность дней и ляжет на дно времен. Но пока он еще помнится. Он не сразу опускается на дно, долго-долго он еще виден… подобно дохлому киту, который держится менаду дном и поверхностью благодаря выходящим из него газам…
Енс Фердинанд видит этого дрейфующего кита. Китов, собственно, два: один из них — он сам, он скрежещет зубами, и горько смеется над этой новой затеей дьяволов наказующих, и напрягает силы, чтобы выбраться на поверхность.
Но здесь его встречает злой гарпун яви, безжалостно впивающийся ему в спину, которая и так еще ноет после падения в церкви.