Скобки закрываются. Один из соленых солдатских вариантов этой идиомы и выдал граф во время наступившей паузы.
С ребячески блаженной улыбкой.
И вызвал всеобщее оцепенение.
Хоть и не так часто, как им приписывают в псевдонародных драмах, мужчины из народа сквернословят. Но не в присутствии женщины — или, как здесь, нескольких женщин, — а тем более не в присутствии своей матери или дочери. И уж ни в коем случае не выругается при подобных обстоятельствах потомственный пастух, до седьмого колена ведущий свое родство от старших табунщиков или чабанов.
Всех этих тонкостей граф не учел, и ситуация создалась мучительная. Меня тронула та ищущая поддержки детская полуулыбка на старческих губах, которую он, видимо ожидая похвалы, адресовал мне. Я улыбнулся ему в ответ, совершенно как ребенку.
На это граф выпалил еще одну фразу из солдатского арсенала. У мнемотехники те же законы, что и у техники прыжка. Чем удачнее разбег, тем выше взлет. Граф буквально выкрикнул…
Нет, этого нельзя описать даже в скобках!
Но тут подвернулся спасительный случай. Проворный мальчуган, набирая в ружье воду из колоды для водопоя, до сих пор обстреливал розы. Теперь он принялся поливать тянущийся к навесу плющ. Паф! И целый заряд угодил в крохотное оконце.
Я тут же поднялся и — ждут к обеду! — как можно скорее вывел графа из горницы.
В кухне на плите — завернутые в газету — две бутылки с вином стояли ровнехонько, по столь образцовой стойке смирно, что сразу делалось ясно: это для нас они выстроились, словно на перекличку. Одну из них хозяин дома сунул мне в руки.
— Сколько я должен?
Меня, естественно, чуть не пристукнули.
— А я? — спросил в свою очередь граф.
Хозяин взглянул на жену, передоверяя ей вопрос. Та слегка покачала головой. «Полно вам», — сказала она и опустила глаза.
— Ничего вы не должны, — сказал после этого и сам Янош.
— Берите спокойно, — подтвердил со своей стороны дядюшка Шебештьен. И засунул бутылку графу в карман; не дожидаясь, покуда тот изъявит желание попрощаться, протянул ему руку — первым! — и, слегка хлопнув графа в ладонь — по-другому это не назовешь, — отпустил его.
— Только бутылки хорошо бы вернуть!
Мы снова шли мимо церкви.
— Приятное общество! — нарушил молчание граф с видимым облегчением, что снова может говорить на языке, в котором чувствует себя уверенным.
— Знали вы прежде кого-нибудь из них?
— Никого.
— А этого, сухонького?
— Нет.
— Его чуть не расстреляла эвакуационная комиссия.
— В самом деле? За что?
— Причина не столь уж значительна. Он спрятал Фатиму.
— Куда? Она цела?!
— Устроил конюшню под землей. И для Хасана тоже.
Граф остановился и так, стоя, ждал продолжения.
— К сожалению, это не помогло.
Мы миновали церковь и опять какое-то время шли молча. Улица сейчас была так же безлюдна, как в свое время при воздушных тревогах. Настал великий момент разливки воскресного супа. Кощунством казалось бродить в такую пору по улице.
— Какое это ощущение — быть покровителем храма?
— Не знаю.
— Столь мимолетные чувства, очевидно, не проникали в ваше сознание?
— Я и теперь покровитель?
— Не знаю. Не могу утверждать наверное, связано это с личностью или с землей.
13
Правнук князя Меттерниха, проворный мальчуган, как только увидел, что мы повернули обратно, ловко скинул свои сандалии на деревянной подошве, сунул их в руки деду и босиком припустился к дому — предупредить о нашем прибытии; припустился таким счастливым галопом, что даже мне живо вспомнилось, какое это первозданное наслаждение приносить весть, опережая других, и мчаться не по пешеходной дорожке, а по середине улицы, утопая по щиколотку в прогретой солнцем пыли!
Ну, а мы — именно поэтому — могли не торопиться. Даже более того, могли и присесть на минуту.