Еще один эпилог
Семь лет спустя. Бить лежачего — поступок недостойный не только рыцаря, но в такой же мере и писателя. Я старался избегнуть этого и на сей раз. По-моему, своего оппонента я изобразил в книге по-рыцарски: воздавая ему дань уважения, которого он заслуживал, более того, симпатизируя графу, я представил его чуть ли не жертвой своего класса — его истинного врага! И все же мне ставили в укор, что перо мое и даже сами стопы мои в замок направляла месть. Я помню, что это не так, и мог бы даже привести факты в свое оправдание, о которых в то время умолчал. Через несколько дней после моего визита в замок, бросив взгляд сквозь щели своей переводческой галеры, я вновь увидел в отданном сорнякам саду надвигающуюся на меня знакомую бекешу до пят, которая и вызвала к жизни всю эту историю.
Дядюшка Шебештьен и на этот раз нес письмо — теперь уже от секретарши, — где содержалось прошение к руководству села от имени графа, но написанное рукой секретарши. В руководстве села большинство тогда было сторонниками Национальной крестьянской партии, да и сам я в то время занимал кресло в главном штабе этой партии. Предмет прошения: разрешить переселиться в крестьянский дом; содержание письма: мне — моим бойким пером — сделать как можно более убедительными аргументы прошения. Я написал, отдавая себе отчет, что этот опус, конечно же, станет известным и моему противнику в диспуте. С беспристрастностью судьи, но и не без внутренней улыбки я констатировал, что тот общественный слой, который воспитал меня и который водит моим пером, более гуманно, более по-европейски обошелся с ним, нежели его общественный слой некогда обходился с нами.