И еще видит Надежда — приходит Кормилица,
Говорит: «Уморились вы?
Двадцать веков была я Невестой,
А теперь кому — Жена, вам — Мать».
И приползают гадюки из леса
Молоко парное сосать.
Припадают к груди и прыгают
Мокрые подкидыши.
А в ресторане задремавший старичок
Кричит: «Эй, человек, счет!
На сегодня будет…
Что там? Последний суд?
Не могу — меня к ужину ждут…»
И, увидя Мать, цепляется за полные груди.
Молвит Мать: «Вкусите млека!
Ныне не бьется человечье сердце,
Ибо весь трепет от начала света
Приняла я — Мирская Церковь.
Тот, кто вас любя ненавидел,
Кто только вами и жил,
Кто сам носил земные вериги
И даже славу вашу носил, —
Он дал моим грудям набухнуть,
Он ваши губы сделал сухими.
Пейте! Ибо царствие святого духа
Ныне!»
Слышала Надежда, радовалась, пред
иконой стоя:
Вот и он, и Глаша, и я — все удостоимся…
И как шумела рожь недожатая…
И как старая женщина одна плакала…
И как у Спаса смуглые рученьки…
И как мудро всё и к лучшему…
И приоденусь почище, умру…
И правые просветятся и неправые…
И вот, значит, он любит Исава…
И легко дышать поутру…
И слава тебе, господи, воистину
СЛАВА!
2—29 января 1916
Париж
334. О ЖИЛЕТЕ СЕМЕНА ДРОЗДА
Любовь… всё покрывает.
1
Тихо на вилле «Вега» И. С. Михеева (
Игоря Сергеевича).
Вечереет.
Садовник поливает яркие клумбы,
Теплый дух от земли идет.
Бурчит он угрюмо:
«Я ей в морду!.. Экий скот!»
И сладко пахнет гелиотроп.
Игорь Сергеевич грустит на веранде.
Он любит грустить вечерами.
«Вот вечер снова…
Как у Лермонтова: „Отдохнешь и ты…“
Хорошо быть садовником,
Ни о чем не думать, поливать цветы.
Утром слушать, как поют птички,
Как шумит трава над прудом…»
У Игоря Сергеевича две фабрики спичечные
И в бумагах миллион.
У Игоря Сергеевича жена и дочка Нелли,
Он собирает гравюры, он поэт.
Иногда он удивляется: «В самом деле,
Я живу или нет?»
Лет пятнадцать тому назад он умел волноваться,
Читал по ночам Надсона
И думал мрачно:
«Всё брошу, начну жить иначе».
Потом читал Бальмонта
И был влюбленным, неутоленным,
Неожиданно взглядывал на солнце
И богородицу звал «мадонной».
А потом и это надоело.
Игорь Сергеевич ничего не делает —
Так лучше.
А то желать и всё возможно,
И скучно.
Боже,
Только хорошо летними вечерами
Грустить на веранде
И писать стихи, мечтая,
Так нечаянно:
«От жизни утомительной
Я отвращаю взор.
Я ухожу в обители
Лазоревых озер».
Вечером у Михеевых гости:
Теософ, кубист, просто шутник
И председательница какого-то общества,
Кажется, «Помощь ослепшим воинам».
Игорь Сергеевич всем улыбается пристойно.
— «Да, покрепче! Еще стаканчик?»
— «И Гоген недурен, но я видел Сезанчика!..»
— «Простите нескромность: сколько он просит?»
— «Десять, отдаст за восемь».
— «О, кубизм! Монументальность!
Только, знаете, это наскучило».
— «А я, наоборот, люблю, когда вместо глаз
такие штучки…»
— «Вы знакомы со значением зодиака?
Я от Штейнера в экстазе!..»
— «Я познаю господа, поеду в Базель!»
— «Если бы вы знали, как нуждается наше
общество!
Мы устроим концерт.
Это ужасно — ослепнуть навек…»
— «Новости? Нет, только взяли Ловчен».
— «Надоело. Я не читаю газет!»
— «Вот, вот! Знаете, есть анекдот…»
Гости говорят еще много —
Об ухе Ван-Гога,
О поисках бога,
Об ослепших солдатах,
О санитарных собаках,
О мексиканских танцах
И об ассонансах.
Говорят, говорят…
И лениво жуют мармелад.
Игорь Сергеевич всем улыбается.
Игорь Сергеевич со всеми соглашается.
На сон читает две странички
«О любовной песне в 13-м веке».
Гасит электричество
И, потягиваясь, сладко шепчет:
«Как я устал! Удивительно…
Я прочел о Мюзэ… до сих пор…
Я ухожу в обители
Лазоревых озер».
Спит Игорь Сергеевич,
Спит госпожа Михеева
Одна на широкой постели,
А на узенькой спит Нелли.
В саду пахнут липы,
И где-то поезд, пролетая, вскрикивает.
Все спят.
Игорь Сергеевич во сне видит сад,
Он поливает из лейки огромные левкои,
И покойно.
Ангел гнева огненным перстом
Не рассеет этот сон!
Спят безгорестные души
В самой сладкой лени.
Им не скажет крик петуший
О великом отречении.
Лишь веток плеск и ветра лёт
Твердят, что час и им придет,
Умирая, страсть познать,
И земле — к земле припасть,
Приобщиться страде многой,
Страху человечьему, людской тоске
И предстать перед ликом бога
С горстью праха в скрюченной руке.