2
А вокруг виллы «Вега», не видя звезд,
Не слыша чайных вянущих роз,
Ходит, бродит Семен Дрозд.
С виду — нищий,
На лице нехорошие прыщики.
Семен пьян с обеда.
Очень ему надпись нравится: «Вот как! Вега!
Врешь, Михеич, не уйдешь!»
У Семена Дрозда нож.
Семен хочет убить Михеева.
За то, что Михееву ничего на свете не надо,
За то, что у него две фабрики,
За то, что он, Михеев, носит белые перчатки,
каждый день бреется,
За то, что он — Игорь Сергеевич Михеев.
Сенька мальчиком спал на сундуке, под образами,
А на койке спала маменька.
Вечером приходили гости,
Пили, ложились после.
Кричал гость: «Эй ты, работай!»
И маменька работала.
Один недодал целковый:
«Я тебе дам такого!..»
Потом Сенька стащил у барышни платок.
Закричала та: «Обокрали… Вот он! Вот!»
Сеньку поучили, визжал он: «Простите
Христа ради!»
А барышня плакала в платочек: «Среди бела дня
и грабят!»
Была барышня хорошенькая…
А потом в приюте постегали немножко.
Господа приезжали:
«Ты испорченный мальчик,
Надо жить честным трудом».
А потом?
А потом Семен стал Дроздом.
Пил, крал,
Груньку бил, жал,
Груньку, Дуньку, Сашку, Машку —
Баб было много.
Побывал в четырех острогах.
Ограбил банк целый.
Месяц кутил, и всё ему надоело —
Красть, убегать,
В тюрьме сидеть, с девкой спать.
Стал жить чем попало,
Даже не крал, а так — баловался,
Сильно пил.
Летом в лесу возле дач жил,
Собирал грибки И давил кобелей с тоски.
Семен Дрозд в чайную ходил,
Водку пил,
Глядел на дачи
И решил: «Прирежу кого побогаче —
Вот господина Михеева,
Очень уж млеет он.
Врешь, Михеич, от Дрозда не уйдешь!»
Ходит Семен, у Семена нож.
«Теперь зря: спит, кончится в минутку.
Нет, я лучше, чтоб нам поговорить, — утречком».
3
Утром Игорь Сергеевич брал ванну.
Думал: «Странно,
Как в воде хорошо и всё забываешь…
Вот еще один день начинается…»
Тогда вошел в ванную Семен,
Без сапог, с ножом.
Игорь Сергеевич выскочил из ванны, все залил
водой.
«Таля, Нелли! Здесь кто-то чужой!
Я не понимаю! Где вы? Ради бога!
Послушайте, что вам угодно?»
Никто не пришел, было слышно за дверьми,
Как играла Нелли «до, ре-дьез, ми».
Семен глядел, как Игорь Сергеевич плакал,
Как с него вода текла на пол,
Глядел на короткие волосатые ноги
И закричал вдруг: «Родненький,
Как же ты… нагишом?»
И бросил нож Семен,
Снял с себя жилетку:
«Вот, прикройся… возьми это!» —
И жилетом его покрыл.
Игорь Сергеевич визжал, звонил:
«Помогите, ради бога! Убивают!
Что вам нужно? Я не понимаю!
Деньги?
Я отдам, я поделюсь со всеми!
Сколько? Я всё заплачу!
Я жить хочу!»
Услыхали, пришли,
Семена Дрозда увели.
О заступница, его увели куда-то,
И осталась на мраморе грязная тряпка —
И остался твой дивный плат!
Они его не хотят!
4
Семена привели в камеру, он харкнул,
Повалился на нары
И уснул крепким сном.
Чудный ему приснился сон —
Видит он: большая улица — ну как Тверская, —
Идет по ней человек согнувшись, что-то тащит,
потом обливается,
Все едут на трамваях, поглядывают,
Что, мол, котомка изрядная,
Поглядывают, посвистывают,
Семен видит человека совсем близко,
И несет он будто огромный крест,
И крест тот с земли до небес,
И говорит Семену: «Устал я.
Подсоби мне малость».
Проснулся Семен, шепчет: «Всё я снесу!
Господи! Я его понесу,
И если в Сибирь придется,
И если придется в „ротах“.
Я могу!
Господи! Я помогу!»
Надзиратель кричит: «Эй ты, потише!
Такой-сякой, чтоб тебя не было слышно!..»
Семен Дрозд
Его понес!
Тихо. Под окном часовой ходит.
А там на свободе
Гремят пролетки, звенят трамваи.
День еще продолжается.
Господа!
Молитесь за Семена Дрозда.
15 июля 1916
335. ПАРИЖ
Всё тех же ветхих ставней переплет.
С Ламанша ветер. Тишина и сырость.
Уплыть? Патруль немецкий не уснет.
Уснуть? Нет сил. И ночи напролет
Андре глядит на город: здесь он вырос.
Не мальчик он, ему семнадцать лет.
А сколько лет Парижу? Очень много.
Париж не выдержал. Парижа нет.
И даже в час, когда дают «тревогу»
И жалких плошек умирает свет,
Парижа небо всех небес спокойней,
Как зеркало, что не смутил покойник.
Каштан твердит каштану: не цвети.
Зачем свечу зажег ты чужеземцу?
Туман прохожего слепит: прости.
И даже женских глаз печальный жемчуг
Закрыт от света. А на свете немцы,
И на Конкорд баварский пивовар,
Луксорскому подобный обелиску,
Твердит: «Я здесь навек». Далекий выстрел,
И ни души. На сизый тротуар
Упал каштана цвет. Мерцает бар.
Вдоль стен сидят скрипучие скелеты,
В серо-зеленую тоску одеты.
Затравленный терзается Дантон,
Он больше не ссылается на смелость.
Что сердце? Препарат. Окаменелость.
Зачем Париж? Чтоб немцу захотелось
Нырнуть из танка в розовый притон?
Участник человеческих комедий,
Косматый астматический Бальзак
На пьедестале мечется и бредит.
Уехать — никуда ты не уедешь:
Тебя на место приведет пруссак.
Из меди женщина кричит: «Мне больно.
Меня когда-то называли Вольность».