Мама больше не укоряла Яшара в простодушии, обращалась с ним ласково, словно с хворым.
— Ежли кто поймал птицу, а затем отпустил ее на волюшку, значит, сотворил дело, богу угодное, и ему воздастся. Ежли это сделал ребенок, то ему воздастся вчетверо, — говорила она.
Яшар плохо слушал маму, по всему видать было, что мысли о куропатке не идут у него из головы. Расскажи мне кто-нибудь, что можно так убиваться по обыкновенной птице, я бы ни в жисть не поверил. Правда, наша куропатка не совсем обычная птица, но тем досадней. Коль промеж них с Яшаром такая любовь, то зачем улетела? Выходит, предала его.
На третий день опять ни свет ни заря ускользнул Яшар из дому, никого не предупредил, только ломоть хлеба прихватил с собой.
— И как я не углядела за ним? — сокрушалась мама. — Не слыхала, не ведала, сердцем не чуяла…
— Пускай лучше ищет, иначе совсем паренек занедужит.
— Ох, боюсь, как бы дикое зверье на него не напало. Там кабанов много. Кто поможет, кто выручит, случись какая беда? Иди-ка, Али, за ним следом.
— Не пойду, — говорю я. — Надоело. Ничего ему не сделается. Места знакомые, кабанов он не боится.
— Скорей бы уж вечер, скорей бы возвернулся…
К ужину объявился Яшар. Смотреть на него жалко: еле ноги волочит, руки плетьми висят, глаза опухшие.
— Завтра опять пойду, — говорит.
— Ах ты мой горемыка горемычный! — чуть не плачет мать. — Улетела твоя птичка, не вернется больше. Все равно что померла. А с кладбища еще никто не возвращался. Возьми ты это в толк, наконец, сынок, успокойся. Скоро хлеба жать начнут, полно будет в полях птенцов. Подберешь, какой приглянется. Он тоже привыкнет к тебе, станет ручным. Теперь ты ученый, больше не станешь по злому совету отпускать птицу.
Вскоре отец вернулся с мельницы, оставив там деда. Он поцеловал братишку, погладил по голове:
— Чего ты убиваешься, сынок. Гляжу я на тебя, и сердце кровью обливается. Мал ты еще. Это был тебе хороший урок. Вот подрастешь, я куплю тебе ружье, сам пойдешь в горы на охоту, и будет у тебя с собой новая куропатка. Теперь, если тебе скажут: выпусти, Яшар, куропатку из клетки, ты этого делать не станешь. Ведь правда?
Мы поужинали, поговорили о том о сем и легли спать. В эту ночь братишка впервые спал крепким сном — уж очень он устал, бедный. Иногда вскрикивал, бормотал что-то, стонал, но не просыпался.
— Забудет свое горе, — говорил отец. — Забудет. Маленький он еще, а у детей память короткая.
И я тоже так думал.
Наутро мать, как всегда, проснулась раньше всех, проверила, здесь ли Яшар, и, убедясь, что он еще крепко спит, успокоилась. Хотела еще поспать, но тут вдруг слышит: кто-то тихонько стучится.
— Кто в этакую рань заявился? — удивилась она и пошла открывать дверь. Глянула, а это Яшарова куропатка на пороге стоит и клювиком в дверной косяк постукивает. Мать разбудила нас громким криком: — Вставайте, вставайте! Вернулась куропатка, вернулась!
Мы вскочили как ошпаренные, глядь, а это и взаправду куропатка! Яшар вырвался вперед, подхватил свою птичку на руки, чуть не задушил ее от радости. Уж он ее и тискал, и прижимал к себе, и целовал. Прямо как безумный сделался. Отец удивленно посмеивался. Но самое удивительное было вот что — Яшарова куропатка вернулась не одна. Чуть поодаль стояла другая, петушок. Уж не тот ли самый, с которым они познакомились в Топал-Турна-Юрду? Мы даже не сразу заметили его, а Яшар тот и вовсе никого и ничего вокруг себя не замечал. Уткнулся носом в перышки своей куропаточки, целует ее, расспрашивает:
— Где ж ты, миленькая, пропадала? Почему не отзывалась, когда я звал тебя?
— Эй, — кричу я ему, — погляди! У твоей куропатки дружок появился.
— Вот это да! — хлопает глазами Яшар. — Вот это да!
В то утро мы наконец-то завтракали с удовольствием. И куропаток накормили зерном, напоили ключевой водой.
— Что нам делать с петушком? — спросил Яшар маму. — У нас ведь всего одна клетка.
— Посади их вместе, их теперь разлучать нельзя.
Вечером дед открыл пчелиную колоду, одну из тех, что мы держали у мельницы, откачал кувшин свежего меду.
— После всего, что мы пережили, не грех и полакомиться, — сказал он.
7. Анкара, о Анкара, велика ты, право,
Ты для сердца моего горькая отрава
В этой главе повествование ведется от лица Сейита — отца Яшара.
Кто он — земледелец, мелкий торговец, мельник? Он говорит, в деревне нет ему житья. Ищет новую работу, в городе. Эх, найти б ему такую работу! Будь у него влиятельный покровитель или, на худой конец, хотя бы рекомендательное письмо, устроиться на работу было бы пустячным делом. В городе, говорит он, не то что в деревне — какое-никакое дело отыщется.