— Ни с того ни с сего ничего не случается, — возражал ему другой. — Значит, исподволь зрело недовольство. Может быть, и не один год. Мы просто не замечали.
Один из тех двоих, что задержали нас, остался нас сторожить, а другой вошел в дверь с табличкой «Комиссар». Мы ждали под дверью. Зачем нас сюда привели? Чего хотят от нас? В чем мы провинились? Неужто они каким-то путем проведали о наших намерениях? Что теперь будет?
Полицейский, что сторожил нас, закурил сигаретку. Усы у него в рыжину, глаза зеленые, а сам здоровенный, много выше среднего роста. Я пригляделся: он, пожалуй, вовсе и не старый. Ишь с какой жадностью тянет свою сигаретку! И щеки у него при этом западают. На левой руке он носит желтое колечко. Вид у полицейского довольно усталый. Курит, а сам глаз не спускает с нас. Что-то долго не выходит его товарищ от комиссара.
Мимо нас провели задержанного — совсем еще молодой парень, лет под двадцать. Потом еще одного. Этот весь в собственной крови замарался — и шея, и уши, одёжа лохмотьями висит. Их обоих втолкнули в одну дверь. А мы все ждем и ждем. Дед молча так, с прищуром наблюдает за всем происходящим. Он ведь и сам, было дело, полицейским работал. Я тоже смотрю и диву даюсь. Но слова проронить мы не смеем.
За окнами полицейского участка сгустились сумерки. Включили электричество. В соседних домах тоже вспыхнули лампочки. Здесь, в участке, ужас до чего накурено и пылища столбом стоит. Тот, что нас с дедом сторожит, топчется с ноги на ногу — устал, видно. У нас ведь тоже ноги не казенные. Дед присел на корточки, спиной привалился к стене, и я точно так же. Эх, ни от чего так не устаешь, как от пустого ожидания. Наконец появился второй полицейский.
— В центральной все забито, мест нет, — сказал он. — Придется этих здесь оставить. Утром допрос. А там разберемся, сделаем, что положено.
Нас схватили и повели по коридору. У того, что впереди, болтался в руке ключ. Довели нас до самого конца коридора. Там была уборная, умывальня. Мне очень хотелось по маленькому, и я повернул было туда, но полицейский дернул меня за руку:
— Нельзя!
— Мне тоже нужно, — сказал дед. — Дайте справить нужду, потом уж запирайте.
Полицейские перекинулись взглядами.
— Бог с ними. Пусть сходят, — сказал рыжеусый.
Они нас и в уборной одних не оставили, глаз не спускали. Дед, пока мочился, спросил, повернув голову:
— Послушайте, любезные, за что вы нас привели сюда? Или это священная тайна, а? Узнаем, за что, — хоть уснуть сможем спокойно. А то так и отпустят нас завтра, не сказав, в чем подозревают.
— Ха-ха, а вы, я погляжу, уверены, что вас завтра отпустят?! — засмеялся один из них. — А задержали вас потому, что тот самый тип, что живет в квартире номер семь дома, перед которым вы шастали взад-вперед, позвонил Халдуну-бею и пожаловался. Они с Халдуном-беем еще однокашниками были. Ох, и шумиха началась! Всю службу безопасности на ноги подняли. Думали, вы собираетесь бомбу подбросить.
— Так взяли бы да обыскали нас.
— Успеется. Сейчас и обыщем.
— А мы уже перепрятали бомбу.
— Ничего. Пару раз электрическим током тряханем, вмиг расколетесь.
— Как же его зовут, этого, из седьмой квартиры?
— Торговец Нежат-бей. Жена у него… прости господи.
— Со своей женой пусть сам разбирается. Мы-то при чем?
— А при том, что он никому не доверяет, тем более сейчас, когда в городе беспорядки творятся. Взбаламутились студентишки, работяги, деревенщина всякая. А такие, как Нежат-бей, готовы в штаны наложить при одной мысли о революции.
— Хватит! — остановил своего товарища второй полицейский.
Вывели нас из уборной и подвели к двери рядом.
— Руки вверх! — скомандовал один из полицейских.
Мы подчинились. Они вдвоем ощупали нас с головы до ног — и под мышками, и по поясу, и карманы вывернули. Вставив ключ в замок и открыв дверь, они втолкнули нас внутрь.
— Спокойной ночи, дедуля! Приятного сна, молодой человек!
Да что это — неужели они потешаются над нами?
В камере стоял желтоватый полумрак, в котором мы с трудом различали друг друга. Вскоре глаза пообвыкли, и мы разглядели, что, кроме нас, тут еще двое. Они пристроились на низкой скамье, которая стояла вдоль одной из стен. Больше ничего в узкой и длинной камере не было. В дальней стене почти под потолком — крохотное оконце, забранное решеткой. Пол цементный, стены побелены известкой. Захочешь присесть — и негде: на узкой скамейке с трудом помещаются двое. При нашем появлении один из заключенных поднялся, внимательно осмотрел дедушку, скользнул по мне взглядом и махнул рукой: