«Разрешите через вашу газету обратиться к Дирекции выставки с вопросом, принимаются ли ею надлежащие меры для обеспечения сохранности экспонируемого редкостного экземпляра животного и подлинной гордости нашей столицы. Как сознательный гражданин и почитатель этого уникума, я почел своим долгом через печать предложить Дирекции свою компетентную помощь и услуги».
И подпись. Стеван Смейкал, Сенчанска, 2. А ниже жирным шрифтом был набран ответ редакции:
«От имени нашей редакции, а также Дирекции выставки примите благодарность за изъявление доброй воли и благородной инициативы. Мы, однако, не располагаем сведениями, что киту угрожает какая-либо опасность. Целиком полагаясь на сознательность наших граждан, мы твердо верим, что они сумеют со свойственной им находчивостью немедленно ликвидировать любой нежелательный инцидент и обеспечить неприкосновенность нашего экспоната.
Еще раз большое спасибо! Ваше беспокойство необоснованно! Читайте и распространяйте нашу газету!»
Признаюсь, и мне было не слишком ясно, о какой опасности идет речь, но это было первое заявление в этом духе, и я заподозрил, что под личиной озабоченного почитателя скрывается мой единомышленник, вынужденный выражаться намеками, иносказательно. Я стал внимательнее проглядывать репортажи и отчеты с выставки, и не прошло и двух дней, как в одной из вечерних газет, известных своим пристрастием к сенсационным, злобным и скользким материалам, я обнаружил корреспонденцию того самого Смейкала, почти дословно повторяющую предыдущую. Видимо, сочинительство, как и грамота вообще, давалось ему нелегко, и он изменил только несколько слов. Так, в начале письма он добавил: «Имея в виду приближение теплых дней…», а рядом с подписью и адресом стояло: «мясник».
На мгновение я застыл в изумлении, покраснел и, наконец, побледнел, словно громом пораженный. Все понятно! Все ясно! Ну, конечно же! Как это я сразу не сообразил?! Другое дело сотрудники центральных газет — в сознании своего незыблемого могущества они и не обязаны быть чересчур проницательными, не удивительно поэтому, что они ни о чем не догадались. Но как это я не додумался? Или, охваченный всеобщим психозом, тоже лишился рассудка? Ну и мошенники, ну и пройдохи эти редакторы вечерних газеток; ловко же они умеют подложить свинью центральным органам печати! Да и этот Стеван Смейкал со всей его «компетентностью» — не такой уж он доброжелатель, как изображает, иначе разве смел бы он подумать такое и, что еще хуже, оповестить об этом всех? Я всегда, и не без основания, скептически отношусь к благожелателям, участливо восклицающим при встречах: «Что это с вами? Вы так плохо выглядите. Что-нибудь случилось? Мне кажется, вы чем-то расстроены!»
Кончилось все это тем, что утром следующего дня, пряча под миной горячего участия свою злопыхательскую сущность, я показал письмо мясника помощнику нашего директора и стал наблюдать за ним исподтишка.
Помощник директора — приятный и разумный человек. Делает свою карьеру, не упуская при этом из вида процветание и успех фирмы. Всегда отлично одет, надушен, выбрит, со всеми учтив и любезен и пользуется уважением коллектива. Любит пожить в свое удовольствие и другим желает того же; никому не завидует, никого не притесняет. Словом, что называется, настоящий джентльмен. Ко мне он явно расположен (по крайней мере мне так казалось); в чем-то мы были сродни друг другу. Когда я в то утро принес ему бумаги на подпись, он пригласил меня сесть, протянул сигареты, угостил кофе, и, пока я листал от нечего делать газеты, разбросанные по столу, он, откинувшись в кресле, изучал бумаги, одобрительно кивая головой. Свежевыбритый, волосы приглажены, светло-серый с иголочки костюм тщательно выутюжен, а из верхнего кармана торчит уголок белоснежного платка.
Он благоухал чистотой и свежестью. Кабинет его был со вкусом обставлен.
— Очень хорошо! Документ составлен прекрасно! — похвалил он меня, а ведь мог бы, как высокое начальство, обойтись и без этого.
— Спасибо, — сказал я. — Вы уже читали?
— Что именно?
— Да о ките. Вот это. — Я подал ему газету.
Шеф углубился в чтение, а я украдкой за ним наблюдал. Выражение его лица не менялось; очевидно, заметка на него не произвела ни малейшего впечатления. Покончив с ней, он наклонился ко мне, сцепил пальцы и приготовился к длинному разговору. Лицо его было серьезно.
— Послушайте, Деспич, и что вы прицепились к этому киту? Что он вам покоя не дает? Я вас ценю, очень вас ценю как работника. Вы умный, здравомыслящий, с нормальной личной жизнью человек. Находящийся в расцвете сил, обладающий превосходными профессиональными качествами и предпосылками для дальнейшего роста. Неженатый, что также является преимуществом. Однако с некоторых пор я постоянно слышу ваше имя в связи с китом. На вас жалуются. Говорят, вы настраиваете людей против кита, а сами его ни разу не видели. Постоянно конфликтуете, разводите интриги — даже перемещение в соседнюю комнату не помогло. Поверьте, я не обращаю внимания на кляузы, мелкую зависть и подсиживания. Для меня вы остаетесь одним из самых надежных и способных наших служащих, но именно поэтому я и не могу взять в толк, как может такой уравновешенный и рассудительный человек заниматься, простите, подобными глупостями. Другое дело — Цана. Она женщина одинокая, без личной жизни. Но вы? Не понимаю! Из-за какого-то кита!..