Рейчел. Я боюсь.
квакер. Ты всегда будешь бояться — сперва отца, потом мужа. Так рабыней и проживешь вплоть до часа избавления.
Появляется Чаттертон. Он медленно спускается из своей комнаты по лестнице, потом останавливается и глядит на старика и девочку.
Играй, дитя, и забудь страхи, пока не стала женщиной, но и тогда, если сможешь, забывай о них. Всегда играй и не пробуй рассуждать. Садись ко мне на колени, вот сюда. Ты в слезах? Ты прячешь личико у меня на груди? Смотри, кто спускается по лестнице! Твой друг.
Явление
пятое
Квакер, Рейчел, Чаттертон.
чаттертон (целуя Рейчел, бросившуюся ему навстречу, и пожимая руку квакеру). Добрый день, мой строгий друг.
квакер. Слишком мягкий и как друг, и как врач. Душа у тебя снедает тело. Руки горят, а лицо бледное. Сколько ты надеешься еще протянуть вот так?
чаттертон. Как можно меньше. А миссис Белл ушла?
квакер. Неужели твоя жизнь никому не нужна?
чаттертон. Напротив, она всем в тягость.
КВАКЕР. Ты веришь в то, что говоришь?
чаттертон. Так же твердо, как вы — в христианское милосердие. (Горько улыбается.)
квакер. Сколько же тебе лет? Сердцем ты юн и чист, как Рейчел, а душой умудрен и стар, как я.
ЧАТТЕРТОН. Завтра будет восемнадцать.
КВАКЕР. Бедный мальчик!
чаттертон. Бедный — да, мальчик — нет. Я живу уже десять веков.
КВАКЕР. Даже этого слишком мало, чтобы познать хоть половину зла, таящегося в людях. А всеобъемлющее знание — несчастье.
чаттертон. Выходит, я — великий ученый... А мне думалось — миссис Белл здесь. Я только что дописал письмо, которое недешево мне стоило.
квакер. Боюсь, ты чрезмерно добр. Я тебя не раз предупреждал: опасайся этого. Люди делятся на мучеников и палачей. И ты и мать этой девочки всегда будете мучениками.
чаттертон (с неудержимым порывом). Доброта делает человека жертвой, лишь пока он этого хочет: избавление зависит только от него самого.
квакер. Что ты имеешь в виду?
чаттертон (целуя Рейчел, задушевным топом). Не пугать же нам девочку, да и мать может услышать. квакер. Не услышит: над нею гремит голос погрубее, чем твой. (В сторону.) Уже в третий раз упоминает о ней! чаттертон (опираясь на кресло квакера). Вот вы браните меня, но ответьте: почему нельзя последовать влечению души, раз уж ты собрался выйти из опостылевшей игры? Что до меня, я решил отбросить притворство, до конца быть самим собой, следовать велениям сердца как в любви, так и в ненависти и покоряться тому, что возвел для себя в закон. Зачем прикидываться непреклонным, если ты снисходителен? Под моей напускной суровостью все равно проступит сострадательная улыбка: мое истинное лицо не скроет никакая маска. Все вокруг предают меня, я вижу это, но позволяю себя обманывать из презрения к себе: мне просто лень защищаться. Я даже завидую иным, когда замечаю, как радует их победа надо мной, добытая самыми нехитрыми уловками; моя жизнь настолько мне безразлична, что, разглядев издали, как подобные люди плетут свои сети, я даже не нагнусь, чтобы порвать хоть одну нитку. Я отомщен уже тем, что сознаю их низость: это возвышает меня в собственных глазах. Мне кажется, провидение недолго будет мириться с таким порядком вещей. Была же у него какая-то цель, когда оно создавало меня! Вправе ли я противостать ему и силиться переделать мир? Мне ли перечить богу?
квакер. Вечные мечтания подавили в тебе способность действовать.
чаттертон. Не все ли равно, если час моих мечтаний приносит больше плодов, чем двадцать дней деятельности других? Кто нас рассудит? Неужели человек обречен всегда работать только руками и труд его ума недостоин уважения? О господи всемогущий, неужели на земле нет науки, кроме науки чисел, и бога, кроме Пифагора? И неужели я должен сказать пламенному вдохновению: «Прочь! Ты бесполезно».
КВАКЕР. У тебя на челе его роковая печать. Я не порицаю тебя, мой мальчик,— я тебя оплакиваю.
ЧАТТЕРТОН (садится). Скажите, добрый квакер: ваша секта, где царят братство и духовное начало, сочувствует тем, кто томится страстью к мысли? Хочу в это верить: вы терпимы со мной, хотя строги к остальным. Это меня успокаивает.
Рейчел взбирается на колени к Чаттертону.
А ведь вот уже три месяца, как я почти счастлив. Здесь не знают моего настоящего имени, не расспрашивают меня о моей жизни и ласковые дети забираются ко мне на колени.
квакер. Люблю тебя за сердечность, друг мой. Ты был бы достоин посещать наши молитвенные собрания, где нет ни суетни идолопоклонников-папистов, ни ребяческого пения протестантов. Люблю тебя, потому что угадываю: тебя все ненавидят. Созерцательная душа раздражает хлопотливых бездельников, заполоняющих землю. Воображение й сосредоточенность — недуги, ни в ком не пробуждающие сострадания. Ты не знаешь даже имени тайных врагов, что рыщут вокруг тебя, но мне известны такие, кому ты особенно ненавистен, потому что непонятен.
чаттертон (пылко). И все-таки, разве я не имею права на любовь своих братьев? Я же день и ночь тружусь для них, ценой неимоверных усилий отыскивая на развалинах прошлого редкие цветы поэзии, которые еще способны дать стойкий аромат, пытаясь украсить английскую корону лишней жемчужиной и ныряя за нею в глубь стольких морей и рек.
Рейчел оставляет Чаттертона, садится на скамеечку у ног квакера и принимается разглядывать картинки.
Если бы вы знали, сколько я работаю! Я превратил свою комнату в монастырскую келью, благословил и освятил свою жизнь и мысль, притупил свое зрение и притушил в своих глазах свет нашего столетия, воспитал в себе простодушие, научился понимать детский лепет старины и писать полу-саксонские-полуфранцузские стихи, как писал король Гарольд герцогу Вильгельму. А потом, как святую, упокоил религиозную музу десятого века в драгоценной раке. Эту раку разбили бы, если бы узнали, что она изваяна моими руками. Но я выдал ее за творение никогда не существовавшего монаха, которому дал имя Раули,— и перед нею склонились.
квакер. Да, люди любят оживлять мертвых и умерщвлять живых.
чаттертон. Тем не менее мое авторство раскрылось. Уничтожить книгу было уже нельзя, и ее оставили жить. Но она принесла мне некоторую известность, и отныне я могу заниматься только одним — писать стихи. Я пробовал переломить себя — безуспешно. Мне советовали посвятить себя точным наукам. Я пытался, но не преуспел. Да простят люди богу, что он сотворил меня вот таким. Что это — избыток сил или постыдная слабость? Не знаю, но я так и не сумел загнать в узкое и ровное русло неистовый поток своего воображения: вопреки всем моим стараниям оно вечно выходит из берегов. Я оказался неспособен выполнять бесконечные подсчеты, сам бросил их и, признав, что разум мой побежден цифрой, решил жить за счет тела. Увы, мой друг! И здесь — опять разочарование, опять унижения! Мне, изнуренному с детства бессонными ночами, не под силу тяжелый труд матроса или солдата, даже более легкий — на фабрике. (С невольным волнением встает.) Но будь я могуч, как Геркулес, и тогда меж работой и мною будет стоять мой исконный враг, рожденный на свет вместе со мной и, наверно, нашедший себе приют еще в моей колыбели, злая фея по имени Отрешенность, короче, Поэзия. Она для меня во всем, она дает мне все
и все отнимает, все облекает очарованием и все разрушает, спасает меня... и губит! квакер. Что же ты теперь делаешь?
чаттертон. Сам не знаю. Пишу. Зачем? Тоже не знаю... Так надо. (Не слушая больше квакера, падает на стул, смотрит на Рейчел и подзывает ее.) квакер. Недуг неизлечим. чаттертон. Мой?
КВАКЕР. Нет, всего человечества. Повинуясь голосу сердца, ты по доброте душевной жалеешь тех, кто внушает тебе: «Стань иным!» А я, повинуясь голосу разума, презираю их, потому что слова их значат: «Не засти нам солнце. Тебе нет места под ним». Пусть лечит их тот, кто может. На себя я надеюсь мало, но по крайней мере в покое их не оставлю. чаттертон (все это время говоривший вполголоса с Рейчел, громко). Значит, у тебя нет больше Библии? А где твоя матушка? квакер (поднимаясь). Не пройдешься ли со мной? чаттертон (к Рейчел). Куда же вы дели Библию, мисс Рейчел? квакер. Разве ты не слышишь, как беснуется хозяин? Прислушайся.