Коль смертью рассеку я время на две части И рабство прошлое мои искупят страсти,
Во имя их дозволь, чтоб, кровь пролив из жил, Свободу в будущем я этим оплатил.
Освободитель, пусть заране половина Той крови, что отдать твой Сын готов безвинно, Падет на тех, кто в мир придет, чтоб объявить: «Не преступление — невинного убить».
Мы знаем, явятся тираны-изуверы И суеумные их слуги-лицемеры,
Что дух племен смутят, превратный смысл вложив Во все, чему учил твой Сын, когда был жив.
Уже сегодня суть моей простейшей притчи В яд превращают фальшь, корысть и безразличье. О, чашу дай сию мне мимо уст пронесть:
В ней больше горечи, чем в водах моря есть! Глумленье, тернии, бичи, удары тростью,
Копье, что плоть пронзит мне под грудною костью И муку крестную к закату довершит,—
Ничто, ничто меня так, Отче, не страшит.
Когда нисходят в мир со звездных высей боги,
Им должно по себе оставить след глубокий,
И этот шар, что был так плохо сотворен И чей меня призвал на помощь долгий стон,
Я, Отче, посетил затем на миг мгновенный,
Чтоб здесь два ангела остались мне заменой — Надежда с верою — и чтоб во мрак земли Они улыбкой свет из рая принесли.
Но распрощаюсь я с юдолью этой вскоре,
Сумев лишь приподнять то покрывало горя,
Что, взявши за края, сомнение и зло Так держат, чтоб на мир оно плотней легло. Сомнение и зло, извечное проклятье Творенья! Мог бы их давно во прах втоптать я, Но коль уж ты их сам предусмотрел, Творец, Позволь, чтоб снял вину с тебя я наконец. Прикажем Лазарю подняться из гробницы — Пусть тайна мертвецов впервые разъяснится,
И, память сохранив о виденном, прольет Он свет на то, что есть и что к концу придет; Что древле ты вложил природе в сердце, Боже; Что в дар она дает и отнимает позже;
О чем с ней небеса беседуют без слов;
Зачем с себя стряхнуть нельзя ее оков;
Зачем в ней тлен и жизнь борьбу ведут всечасно; Зачем неведомо одно, другое — ясно;
Такая ли судьба у звезд, что и у всех;
Грешны ль они и как им искупить свой грех; Земля им спутница или они ей свита;
Где правда в вымысле, где тайна в яви скрыта; Где в блеске знания — неведения тьма;
Какою цепью дух так держит плоть-тюрьма;
И почему дано лишь два пути, не боле —
Путь безмятежности, но скуки и безволья Иль путь страстей, пожар которых не зальешь, Сон летаргический или конвульсий дрожь;
И почему висит угрозой вековечной Смерть над природою, как меч остроконечный; Что есть добро и зло — случайность или нет, Задержка краткая в фатальном беге лет Иль это полюсы вселенной, для которой Противоборство их должно служить опорой;
И почему творят порою духи зла
Непредсказуемые добрые дела;
И впрямь ли племена дорогой неизвестной Вдаль, как звезда, ведет твой промысел небесный, Иль мечутся они с рыданьями впотьмах,
Как дети малые, которых мучит страх;
И сможем ли, когда настанет суд над всеми И, как песок в часах, исчерпается время,
Ты — возгласом одним и пламенем очей,
Я — крестным знаменьем и вздохом без речей, Добиться, чтоб навек разжались когти ада И миру, жертве их, дана была пощада...
Все человек поймет, как только будет знать, Откуда он пришел, куда уйдет опять».
III
Так молвил Сын, к Отцу взывая безответно.
Вновь ниц он падает и ждет с надеждой тщетной, Потом смиряется и говорит: «Твоя Да будет воля днесь и присно — не моя». Усугубляют страх, отчаянье, смятенье Его предсмертные и долгие мученья.
Он смотрит на небо — нигде ни огонька. Надгробьем мраморным чернеют облака.
Земля по-прежнему глубокой тьмой одета И, как душа Его, где сумрак без просвета, Дрожит. Тут различил он шум шагов в леске И факел увидал в Иудиной руке.
Молчание
Коль прав евангелист и на горе масличной Сын человеческий такие рек слова,
Коль внемлют небеса глухие безразлично
Стенаньям созданного ими естества,
Пусть праведник смирит презрением страданье И будет пусть его холодное молчанье Ответом вечному молчанью божества.
Хижина пастуха Письмо к Еве I
Коль сердце у тебя, томясь во мраке мира, Нависшего над ним громадой ледяной,
Похоже на орла, насельника эфира,
Что ранен и влачит крыла в пыли земной;
Коль, кровью исходя, оно дрожит от боли;
Коль с высоты небес ему не светит боле Любовь, последняя звезда во тьме сплошной;
Коль у тебя душа прикована к галере И так устала жить под вечный свист бичей,
Что захотела вдруг всплакнуть по крайней мере И позабыть на миг о каторге своей,
И коль она глядит сквозь люк весельный в волны И видит в них, от слез и ужаса безмолвна, Клеймо, что на плече железо выжгло ей;
Коль тело у тебя, хоть страсть в нем и сокрыта, Так целомудренно, что, сдерживая гнев, Уединения ты ищешь нарочито,
Чуть глянет на тебя развязный светский лев;
И коль от яда лжи твой рот пересыхает И вся краснеешь ты при мысли, что вздыхает Тот, с кем чужие вы, в мечтах тебя узрев,—
Беги из городов, столь перенаселенных,
Что кажутся они возвышенным умам
Застенком для племен, навек порабощенных,
Но пусть дорожный прах не льнет к твоим ногам. Пусть рощи и поля — приют для душ свободных — Тебя, как моряка, спасут из волн холодных,
И ото всех вдали укроешься ты там.
Природа строгая в безмолвии застыла И заждалась тебя. Встает туман кругом.
Качает лилии, как иерей — кадило,
Последний вздох земли, прощающейся с днем. Дым меж дерев клубится, словно в храме,
Холмы скрываются из глаз, и над волнами Склоняет ива ствол, что сходен с алтарем.
Слетают сумерки, друзья четы влюбленной,
На изумруд лугов и злато спелых нив,
На дальний ручеек и на тростник бессонный,
Над лесом трепетным спокойствие разлив.
С плеч серый плащ они на русла рек свергают И виноградники стеною облегают,
Ночным цветам тюрьму дневную приоткрыв.
Так густо вереском порос мой холм любимый,
Что путнику ночлег готов на нем всегда,
И в этом вереске, неслышны и незримы,
Мы скроемся с тобой, как в прошлые года,
И там твою вину божественную спрячем,
А если до сих пор он редок и прозрачен,
Дом пастуха могу я прикатить туда.
Нет, то не дом — возок под крышей обветшалой. Как прежде, хоть дождей немало пролилось, Окрашен в тот же цвет, что щек твоих кораллы, Подкатит тихо он — не скрипнет даже ось,
И распахну опять я дверь в альков укромный, Где волосам твоим однажды ночью темной С моими кудрями сплетаться довелось.
Велишь — уедем мы с тобой в края иные,
Где выжжена земля огнем лучей дневных,
Иль ветры буйствуют, гоня валы шальные,
Иль полюс грозный спит в оковах ледяных.
Мы будем там, куда судьба нас кинет властно. Что для меня весь мир, что жизнь? Они прекрасны, Коль скоро это я прочту в глазах твоих.
Хвала создателю! Теперь локомотиву Нетрудно нас умчать, куда мы захотим,
Но божий ангел пусть хранит его ревниво,
Чтоб не произошло беды внезапной с ним,
Когда он побежит, то в глубь земли ныряя,
То через ширь реки прыжком перелетая Поспешней, чем олень, что сворой псов гоним. Да, если ангела в одежде белоснежной Бог не решит послать с машиной, чтобы тот Следил, не слишком ли пары в котле мятежны, Успеет ли она, коль нужно, сбавить ход,—
На рельсы камешек шалун пред ней положит,— И соскочить с них печь магическая может,
А то — не дай господь! — и под откос пойдет.
До срока оседлал наш род быка стального, Подстегнут алчностью и жаждой перемен. Вверяем прихоти чудовища слепого Мы даже малышей, хоть их способно в тлен Быстрее превратить подобное созданье,
Чем чрево божества, в чьем медном изваянье Чтил символ золота когда-то Карфаген.
Стремимся победить мы время и пространство, Нам умереть милей, чем опоздать хоть раз. Нажива — вот где мир являет постоянство,
Вот цель, которой все подчинено сейчас.
Наш общий клич: «Вперед!» Но обуздать дракона Не властен даже сам творец его ученый. Ввязались мы в игру с тем, что сильнее нас.
И все ж да здравствуют ревущие машины,