Нельзя сказать, что общее осуждение никак не задело Лайоша. Теперь, когда работа была у него в руках, он даже мог погрустить, думая о том, что за недобрый, завистливый народ его окружает. Время от времени он поддавался обиде и боли, позволяя им подхватить себя и нести, как река подхватывает белье из рук полощущих на мостках баб. Оказываясь рядом с хромым, который стал в последнее время совсем молчалив, Лайош даже думал о том, не отказаться ли ему от перекопки. Вот возьмет подойдет к ним вечером и скажет: «Вижу, позавидовали вы мне: ладно, так вот, берите, кому жалко. У меня, правда, ни крова, ни жены, как у вас, и, если уйду я отсюда, только сухими листьями смогу укрыться на ночь; но раз уж вы считаете, что я вам заработок сбиваю, лучше возьму я мешок да побреду к сестре в Сегед. А сдохну где-нибудь в канаве холодной ночью — кому до этого дело». Такие речи произносил он про себя; но, когда хозяйка вдруг подозвала его к своему стульчику, он похолодел от страха: что, если скажет ему сейчас: мол, ничего из нашего договора не выйдет, завтра собирайтесь вместе со всеми. Речь, однако, шла о другом. Хозяйка торговалась с паркетчиком, и ей срочно потребовалась составленная родственником смета. Лайоша она и послала за ней домой. «Тери знает, она там, в шкафу, на третьей полке». — «Против стеклянной двери», — подсказал Лайош, вспоминая про их общую героическую субботу. «Вот-вот», — улыбнулась ему барыня, словно старому, привыкшему к дому слуге. «Там видно будет», — словами Тери одергивал он себя, шагая к Будадёнде. Там видно будет, возьмется ли еще он за перекопку: не так уж и обидели его рабочие. Но всю дорогу, словно в детстве катехизис, долбил он речь, заготовленную для Тери. Сейчас он увидит, будет ли рада она, что он останется у них еще на шесть недель. Если не будет, то к чему ему все это?
Тери открыла Лайошу дверь, но не впустила его, осталась на пороге. Она была дома одна с малышом и не хотела пускать никого чужого. Однако за сметой ей пришлось-таки идти в комнату, дверь же она захлопнуть постеснялась. Так что и Лайош смог приблизиться к стеклянной двери. Тери стояла на коленях перед шкафом, вытаскивая разные бумаги и разглядывая их. Лайош же пока разглядывал комнату. Вдоль кремовых стен стояли низкие шкафы вроде комодов, на одном деревянные ангелочки поддерживали подсвечник; на занавесях вышиты были яблоки и груши. Паркет напомнил ему слова Жужики: «Вам сюда заходить нельзя». «А Жужики нет дома?» — спросил он, не желая сразу начинать с новости. «У матери барина она, на Звездной горе», — ответила Тери, разбирая, что написано на бумагах. «И барин, значит, там?» — «И барин там. Не по душе ему вся эта затея с домом». — «Нынче и барыня не такая веселая, как раньше. Мало ей строительства — с мужем еще забота. Видел я, как он туда приходил». — «Она что, разрешение на строительство просит?» — подняла голову от бумаг Тери. «Нет, смету». — «Как она выглядит, не знаете?» — «Вроде тетрадки, а в ней много цифр», — объяснял Лайош с гордостью, но ближе подойти не смел, боясь ступить на паркет. Тери склонилась над новой пачкой бумаг и лишь тогда сказала: «Барыня наша — тот еще фрукт». Лайоша эти слова удивили. Он-то полагал, Тери во всем с барыней заодно и теперь они вместе осуждают барина. «Коли жена такая старательная, муж этому радоваться должен», — сказал он, думая о них двоих. Но Тери наконец отыскала смету, она была, конечно, не на третьей полке. «Эта?» — И она подала ее Лайошу. Тот полистал тетрадку, какую видел когда-то у полицейских, и кивнул. Тери закрыла шкаф, потом закрыла за собой и стеклянную дверь. Лайошу надо было уходить. «А знаете, Терике, я сад буду перекапывать. Взялся аккордно». — «Да?» — кратко ответила та. Лицо ее выражало дружелюбие, но голос звучал так, словно ей новость не очень по душе. «Вы не рады, что не вам придется копать?» — с упреком сказал Лайош. «Я бы копать все равно не стала. Лучше бы бросила все. И за сколько же вы взялись?» — «За тридцать», — ответил Лайош после паузы. «За тридцать? — взглянула на него Тери. — Не так уж плохо. Я в месяц двадцать пять получаю». — «Еду и одежду еще барыня обещала. И сторожем я буду, когда рабочие из Сентэндре уедут». — «Да?» — снова сказала Тери. Лайошу осталось лишь уйти со сметой, хотя он совсем не был доволен тем, как отнеслась Тери к его сообщению: даже не закраснелась от радости. Спросила бы хотя, что ему надо будет сделать, или сказала бы кокетливо: «Но вы же поможете мне, Лайош, уголь таскать?» — или: «Если хотите вкусно есть, за мной ухаживайте, не за барыней». Да мало ли какие слова могла она еще сказать, — слова, которые сейчас весело прыгали бы и шумели в голове, как сухие горошины в детской погремушке. А он от нее услышал только сухое «да?». Видать, не нравится он девкам. Радовался бы, хоть сестра у него есть, которая его любит. Пока сестра жива, она, словно мать, заботится о нем, не бросает одного в неприветливом этом мире. Он снова вспомнил рабочих. Сколько зла в людях! Сожрать готовы человека, если он работу получил.