Амелио молча смотрел в зеркало.
— Тебе неохота больше играть, да? — спросила Линда. — Пойду на кухню, приготовлю кофе. Буду оттуда слушать.
Она ушла на кухню. Гитара сразу стала какой-то тяжелой у меня в руках. Чего бы я не дал, чтобы оказаться сейчас на кухне.
— Поступай как знаешь, — сказал Амелио. — Если хочешь, поиграй еще.
Я сел на кровать и положил гитару на колени. Не играл, а лишь перебирал струны. Притворился, будто задумался и делаю это машинально. Амелио закурил сигарету. Из кухни доносилось позвякивание чашек. Потом Линда крикнула:
— Пабло, иди сюда, помоги мне!
Я столкнулся с ней в дверях и быстро взглянул на нее. В руках у Линды было две чашки, и она просила меня принести еще одну с кухни. Проходя, она задела меня бедром. Когда я вернулся, они уже беседовали.
— Тебе же лучше будет, если ты вместо вина будешь пить кофе.
— Да оставь ты меня в покое, — сказал Амелио.
Потом они заговорили о мотоцикле. Линда спросила, приходил ли к нему покупатель.
— Я сам сперва посмотрю, что стало с машиной, а потом уже буду с ним разговаривать, — ответил Амелио.
— У меня тоже нет ни гроша, — сказала Линда. — Кому хорошо живется, так это Пабло.
Она посмотрела на меня. Амелио тоже взглянул на меня.
— Что это ты не разговариваешь, не играешь, — смеясь, сказала Линда. — И на «ты» не хочешь со мной быть. Небось все думаешь, как помочь Амелио?
— При чем здесь это? — пробурчал Амелио.
Гитара лежала рядом на кровати. Я со злостью сказал:
— Так ты хочешь, чтобы я поиграл?
Снова зазвучала прежняя мелодия, но теперь я словно обезумел. Играл я негромко и сам не замечал, как бегали мои пальцы по струнам. И чем больше я играл, тем милее казалась мне мелодия, я наслаждался ею, но знал, что все это никому не нужно и что мне уже давно следовало уйти. Они слушали меня молча, и, когда я кончил, Линда скорчила гримаску. Амелио же сказал, что очень здорово у меня получилось.
— У тебя бывает желание потанцевать? — спросила Линда, взяв у него из рук чашку. — Помнишь, как мы танцевали у Джиджи под аккомпанемент гитары?
Амелио сразу оживился.
— Помнишь, — продолжала Линда, — было зверски холодно, все даже воротники подняли. А гитарист, чтобы согреть пальцы, окунал их в стаканчик с граппой.
— Тогда и улица вся обледенела, — сказал Амелио. — А ночью мы стали кататься на санках.
— Вот ведь сумасшедшие были. Вздумали в январе у самых ворот кататься на санках!
Линда подняла с пола газету и спросила:
— Ты что, газеты все подряд читаешь? — Потом сказала мне: — Он все туринские газеты выписывает.
Я посмотрел на нее, но ничего не ответил.
— А вот Пабло вроде меня. Он газет в руки не берет.
— Ничего не теряет, — бросил Амелио.
Я не знал, как поступить. Не знал, надоел ли я Линде и догадался ли обо всем Амелио. Я смотрел, как они оживленно разговаривали. Мне хотелось бы быть сейчас далеко отсюда, на берегу По. Я представил себе Линду и Амелию одних в этой комнате. Поднялся и сказал:
— До свидания. Пойду домой.
— Ты что, не хочешь, чтобы я оставалась здесь? — сказала Линда и сердито посмотрела на меня.
— А мне-то что. Мне надо идти, — грубо бросил я.
— Ты что, злишься на меня? — протянула Линда.
Я пожал плечами и спрятал гитару в футляр. Так бы и швырнул ее, чтобы она раскололась на куски.
— Дай мне хоть сигарету, — сказала Линда.
— Пачка на кровати. — И я ушел.
Остаток утра я провел, бесцельно блуждая по улицам. Моросил дождь, под ногами хлюпала грязь. В конце концов я очутился на окраине Турина, на какой-то заброшенной улочке, и мне вспомнилась та ночь, когда мы бродили с Линдой и как она остановилась на маленькой площади и сказала: «Но почему мы гуляем вдвоем?» Теперь и не вспомнишь, что это была за площадь. Я замедлил шаги. Улочка была пустынной, вокруг ни души.
Все же Линда зашла ко мне в магазин и оставила записку. Она написала лишь, что, когда дурь у меня пройдет, не мешало бы навестить Амелио, а то он совсем один. Писала она наспех, тут же на прилавке, значит, рассчитывала застать меня дома.
К Амелио я не пошел и все эти дни почти не выходил из магазина. Вечно торчал у двери и выкуривал сигарет больше, чем продавал. Но нередко туманным или солнечным утром я представлял себе, как Линда подымается по лестнице к Амелио, как они весело болтают вдвоем, Линда поправляет ему одеяло, потом обнимает его и целует. Потом мне слышался ее голос, когда она, желая утешить его, говорит: «А помнишь?» Может, они и сейчас спят вместе. По вечерам я уходил из дому то с одним, то с другим приятелем, иногда с Ларио, иногда еще с кем-нибудь. Мы шли к женщинам или в кино; я ни с кем больше не говорил об Амелио, а если кто-нибудь заговаривал о нем, я молчал. А про себя думал: «Все это зря, ведь Линда просто дура». Но в душе я понимал, что Линда вовсе не дура и что она, в сущности, предпочла калеку Амелио мне, который, как всякий пропойца, только и умеет что бренчать на гитаре. И все-таки я упорно ждал, уверенный, что она никогда больше не придет.