Но она пришла, и лицо у нее было радостное. Она смело вошла в магазин — там никого не было — и спросила, прошла ли у меня блажь. В этот момент вернулась мать, и Линда, сразу же приняв озабоченный вид, стала покупать марки. И такое она сделала серьезное лицо, что моя мать ее не узнала. «Вот, — подумал я, — в этом вся Линда». Но потом она попросила проводить ее до двери и сказала, что с тех пор так и не видела Амелио. На шее у нее был повязан все тот же голубой шарф.
— Хочешь, пойдем вечером прогуляемся? — сказала она.
Так мы снова стали гулять с ней по вечерам, и теперь уж только вдвоем, без всяких знакомых. Линда знала много всяких местечек в долине, куда парочки добирались на машине; понятно, это стоило немного дороже, но зато можно было не беспокоиться, что вас здесь узнают, что вдруг появится Ларио или еще кто-нибудь. Мы могли потанцевать, а потом сесть за столик и болтать. Однажды Линда спросила меня, нравятся ли мне здешние оркестры.
— Уметь самому играть, должно быть, приятно, — сказала она. — А ты и правда здорово играешь. В тот день я поняла, какой ты. Почему, бы тебе не захватить гитару сюда, в «Парадизо»?
— Ты с ума сошла. Нас выставят за дверь.
— Ну тогда пойдем потанцуем.
Потом притушили свет, и мы стали целоваться. Линда танцевала, тесно прижавшись ко мне и стараясь губами отыскать мои губы. Я давно чувствовал, что к этому идет, но с Линдой все выглядело по-иному. Не казалось чем-то запретным, просто трудно было быть рядом и не касаться ее.
Постепенно мы пристрастились к «Парадизо». Ходить туда пешком было холодно. Другое дело автомобиль или мотоцикл Амелио.
— Ты бывала здесь с Амелио? — спросил я ее как-то вечером.
— Я прихожу сюда всякий раз, когда удается.
— Одна приходишь?
— Здесь одна никогда не бываешь.
— Послушай, — сказал я, — расскажи мне, как вы с Амелио проводили время.
Линда, смеясь, взглянула на меня.
— Тебе мало, что мы здесь танцуем с тобой? По-моему, танцевать лучше, чем о ком-то говорить. — Затем сказала: — Жизнь у меня была беспокойная. Приходилось ездить в Новару, Салуццо, Казале. Иногда он возил меня на мотоцикле. Уезжали мы рано утром. Я обходила клиентов.
Линда рассказала, как познакомилась с Амелио. В тот год она ездила на Ривьеру, возила туда свои модели. Выкупалась в море и забыла на пляже свой голубой шарф.
— Великолепный шарф, теперь такого не найти, — сказала она. На следующий день она отправилась смотреть гонки и вдруг видит: навстречу ей идет длиннющий парень, а у него из-под кожаной куртки выглядывает небесно-голубой шелк. «Это мой шарф», — заявила она. Амелио вытащил его, понюхал и сказал: «Посмотрим, — потом наклонился к ней, вдохнул ее запах. — Верно».
Так состоялось их знакомство.
— Я не знал, что у Амелио такое тонкое обоняние.
— Амелио — парень что надо.
В тот вечер, танцуя, я все пытался уловить запах Линды, мне хотелось быть с ней у моря, греться вместе на солнце, а утром просыпаться и видеть ее рядом, потом садиться в поезд, разъезжать повсюду, работать и знать про нее все-все, какой она была с Амелио и какая она была в детстве, знать всю ее жизнь. Линда заметила, что пальцы мои дрожат, и тогда она протянула губы для поцелуя, потом взяла меня за руку, и мы вернулись за столик.
— Что с тобой? — Чуть покраснев, она взглянула мне в лицо.
В тот самый вечер, когда все произошло, Линда была очень взволнована. Вечером мы встретили Лубрани. Случалось, что в ресторанчике мужчины иной раз раскланивались с Линдой, но она никого не окликала. А этот подошел прямо к нашему столику и сказал:
— Вот ты где.
Линда ответила что-то и протянула ему руку. Он был в пальто, я успел заметить, что это толстый, красномордый детина с усами. Посыпались шутки, остроты, в конце концов мне пришлось поздороваться с ним, потом подошел швейцар, взял у него пальто. Он представился:
— Лубрани, — и уселся за наш столик.
Он разговаривал с Линдой и поглядывал на меня. Говорил он, а Линда смеялась. Он был из тех, чей разговор действует на женщин, словно щекотка. Он пришел сюда потанцевать и поглазеть на публику. Может, подвернется что-нибудь стоящее. Он провел рукой по волосам и сказал: