Мило сказал:
— Переключай сцепление осторожнее. Если сломается, застрянем мы с тобой посреди дороги. — Потом снова принялся рассказывать про свою девушку.
Так я и проводил теперь дни: то в остерии, то на грузовике. Выпивал, куда-то спешил, спал где придется. Домой забегал только взять сигареты.
Однажды мать сказала:
— Ты бы хоть рубашку сменил!
Я натянул на себя фуфайку, а поверх — комбинезон.
— Я еду в Бьеллу, а там меня никто не знает, — ответил я.
Вскоре я узнал, что Амелио давно уже не живет на старом месте. Он приобрел нижний этаж дома вместе с лавчонкой, которая там помещалась. «И это как раз теперь, когда все кончено». Но мне нравилось, что я не знаю, где он живет. Я думал о Линде, которая знала, где я живу, и каждый вечер, как обычно, отправлялась в бар.
«Но ведь с Карлетто я могу повидаться», — подумал я однажды вечером. Я прошел мимо бара, где бывали Линда с Лубрани, прошел мимо витрины ателье. Последний раз я проходил под этими портиками с Линдой. Я обернулся и поглядел вверх на Торре Литториа. Я вспомнил, что, выходя от Линды, на другом конце площади я обычно видел эту башню. Может, и Линда, проходя здесь, думала об этом.
В «Маскерино» никого не было, кроме Карландреа и девиц. Официант ничего не мог мне сказать. Тогда я побрел к зданию варьете, не зная, что же делать дальше, и отчаяние начало охватывать меня. Я равнодушно взглянул на выставленные фотографии артисток, сколько раз я видел их, проходя мимо, как вдруг передо мной возникло лицо Карлетто; да ведь это та самая фотография, где Карлетто снят в черном костюме, элегантный и улыбающийся. «Помирились, значит, — подумал я, — тем лучше». Но у меня было такое чувство, будто я что-то потерял, и мне было грустно, что теперь Карлетто стал работать на Лубрани.
Я постоял несколько минут у театра. «Надо на что-то решиться, — подумал я, — иначе я скоро начну метаться по улицам и говорить сам с собой». На душе у меня кошки скребли. Я спросил у кассирши, когда кончается спектакль. «И эта тоже день и ночь работает на Лубрани, — подумал я, — ему мало артисток кордебалета». Кассирша ответила, что я могу подождать здесь, ведь все выходят только через главный подъезд. Тогда я вернулся в «Маскерино» и сел у темного окна. Ждать — это тоже занятие. Чтобы немного успокоиться, я выпил рюмку вина. У театра прохаживалось несколько человек. Внезапно главный вход осветился, и я увидел Карлетто и других артистов. Они остановились у двери, о чем-то заговорили; потом показались Линда и Лубрани. Всей компанией они перешли площадь. В этот момент на улице зажглись фонари. Первой меня заметила Линда и сразу что-то сказала Карлетто. Мне она помахала рукой, но не двинулась с места. Я уже собирался уйти, но в этот момент дорогу мне преградил Карлетто.
— Дамы ждут тебя, — торжественно проговорил он. На нем был черный пиджак, прическа растрепалась.
— Кого я вижу! — воскликнул я. — Да ты, похоже, опять помирился со своим хозяином?
— Знаешь, всякое бывает. Так ты идешь с нами?
Я усадил его, налил ему вина.
— Когда мы с тобой вдвоем посидим? Я уже забыл, когда последний раз играл на гитаре.
— Зайди за мной завтра к концу спектакля, — сказал он.
— Эх, Карлетто, Карлетто, как же тебе мало надо, чтобы успокоиться. Тебе больше уже не снятся кошки?
Но тут подошла Линда и спросила, почему я задерживаю Карлетто.
— Я никого не задерживаю.
— Можно мне сесть за твой столик?
Заиграл оркестр, Линда поднялась и сказала мне:
— Потанцуем?
Танцуя, она все пыталась вызвать меня на разговор:
— Какая тебя муха укусила? Все эти дни я ждала тебя. Ты никогда меня не любил — в этом все дело.
Я высказал ей все, что у меня лежало на сердце; она молча слушала. Потом сказала:
— Пабло, хочешь, уйдем куда-нибудь вдвоем?
Чего она мне только не наговорила, когда, обнявшись, мы сидели на холме.
— Ты обращаешься со мной, как со своей рабыней, — сказала она. — Вдруг ни с того ни с сего исчез, да я еще должна была первая заговорить с тобой.
— Дни и ночи я бродил по улицам, стараясь забыть тебя.
— Теперь ты видишь, что это бесполезно! — воскликнула она. — Ты со мной.
— В другой раз уйду навсегда.
— Ты нехороший, — сказала она. — Не смей так говорить!
— Замолчи, прошу тебя, замолчи, — сказал я.
— Ты, конечно, меня любишь, но другом мне быть не можешь.
— Разве не лучше нам быть только вдвоем? — спросил я. — Не хочу делить тебя ни с кем.