— Вот после того, как фашисты устроили поход на Рим, у нас как раз такие вещи и происходят, — сказал я Джине. Она не сводила с меня глаз: знала, что мне грозит опасность, и ждала, когда я ее поцелую.
Потом Лучано выпустили, и все окончилось благополучно. Карлетто, немного пристыженный, вернулся из деревни, и мы все встретились в траттории. Оба они совсем не изменились. Лучано сказал, что в тюрьме его не били, но говорил он так, чтобы нас не напугать. Позже Джулианелла рассказала мне, что видела мать другого заключенного, которой возвращали окровавленную рубаху сына.
— Меня взяли для очной ставки, — рассказывал Лучано. — Еще когда я работал в Турине, я познакомился с одной красивой девушкой. Месяц назад мне взбрело на ум послать ей открытку и подписаться «Целую. Лучано». Этого оказалось достаточно. Ведь в то время она была уже арестована.
— Значит, тебя посадили не по милости тех синьоров, с которыми мы ужинали тогда в кафе? — спросил я.
— Нет. Вначале я тоже думал, что из-за них. Просто та девушка была коммунисткой. Когда она меня увидела, она засмеялась следователю в лицо. «Этот? Да он же в „Нирване“ поет». Она не знала, чем я занимаюсь, и это меня спасло. Если уж фашисты примут тебя за красного, пощады от них не жди.
— Но ведь ты и в самом деле немножечко красный? — сказала Дорина.
Они ни капельки не изменились. Карлетто упорно молчал. Фабрицио сказал, что лучше нам некоторое время не видеться.
— Кому хорошо, так это Пабло, — шутила Джулианелла, — сидит себе спокойно да покуривает. Давайте лучше пойдем танцевать.
Остаток вечера мы провели на берегу Тибра, по танцевал я только с Джулианеллой. Потом уговорил и Дорину покружиться немного. Карлетто был какой-то вялый, словно он, а не Лучано вышел из тюрьмы. Он ни на минуту не отпускал от себя Лучано и что-то рассказывал ему вполголоса. В этот вечер он не смеялся.
— Помнишь, как тебе приснились кошки? — спросил я его.
— Какие еще кошки?
Он напускал на себя деловой вид. Меня так и подмывало спросить, как ему отдыхалось в деревне. Но я сдержался и сказал только, что книги я выбросил в Тибр.
— Какие книги?
— Перестань разыгрывать из себя дурака, — сказал я. — Любой на твоем месте мог отправиться в деревню. Ты сам эти книжки читал?
Оказалось, что он их прочел, и мы проспорили до самого утра. Он отослал Дорину спать, а мы пошли в сквер возле моста, и здесь Карлетто накинулся на меня, словно разъяренный кот. В России, доказывал он, произошло то же, что в Италии.
— А возьми Испанию, — продолжал он, — именно красные делают все, чтобы проиграть войну.
— Когда проигрывают войну, все до одного виноваты бывают, — разозлился я. — Можно подумать, что ты сам был в Испании. Но ведь в России красные победили, разве не так? Главное, что там у власти те, кто трудится.
Когда мы поднялись к себе — он, чтобы немного соснуть, а я побриться, — Марина стояла на балконе в одной рубашке, поджидая меня.
— Добрые люди уж если и гуляют по ночам, то с гитарой, — с упреком сказала она. — Лучше бы сходил мессу послушать.
Я больше всего любил в Риме эти прохладные утренние часы. Хорошо вставать рано! В кухне я обнаружил вишни и принялся уплетать их, стоя на балконе; мне вспомнилась зима в Турине, когда я возвращался домой на рассвете и пил кофе в баре или на вокзале. Как бы ни было плохо, думал я радостно, но даже в тюрьме для заключенных каждое утро наступает рассвет. Неужели во всем Риме нельзя найти ни одного коммуниста, чтобы побеседовать с ним? А та девушка, про которую рассказывал Лучано, сидит в тюрьме. Вот бы повидаться с ней и поговорить обо всем. В эти дни я к каждому приставал, не знает ли кто коммуниста. Друзья в ответ хохотали, а Карлетто просто из себя выходил. Он мне говорил, что надо не искать для себя всякие отговорки, а бороться с фашизмом.
— Послушай, — сказал я ему в одну из встреч, — если фашисты так ненавидят красных, у них наверняка есть на то причины.
— Просто видят в них конкурентов, — ответил он.
Тут в разговор вмешался Лучано.
— Пабло, верно, хотел сказать, что, пока на свете существует капитал, будут и фашисты.
Теперь Лучано и Карлетто стали чаще заходить ко мне в мастерскую. Но я предпочитал беседовать с Лучано, тот все же изредка признавал мою правоту.
— Раз ты со мной согласен, — говорил я ему, — плюнь на этих синьоров, что в кафе прохлаждаются, и присоединяйся к красным.