— А здесь и вправду пахнет морем, — сказал я, подходя к окну. — Да и ширь такая, как будто море раскинулось. Посмотри.
Пьеретто сказал:
— Первый день — твой. Пожалуйста, любуйся видом. Но завтра — всё.
Я дал им немножко позубоскалить, потом сказал:
— Что-то вы больно веселы. В чем дело?
— А что? — сказал Пьеретто. — Ты поел и попил, чего тебе еще?
А Орест:
— Может, хочешь выкурить трубочку?
Их заговорщический тон, звучавший в темной комнате особенно интригующе, действовал мне на нервы. Я сказал Пьеретто:
— Ты уже напугал всех женщин в доме. Ты все такой же. Дело кончится тем, что тебе покажут на дверь.
Орест вскочил и сел на кровати.
— Вот что, шутки в сторону, — сказал он. — Вы не уедете отсюда, пока не пройдет сбор винограда.
— Что же мы будем делать весь август? — пробормотал я, снимая майку, а когда выпростал голову, услышал, как Пьеретто говорит:
— …Смотри-ка, он тоже черный, как жук…
— Солнце греет как на Ривьере, так и на По, — проговорил я, а они опять принялись смеяться.
— В чем дело? Вы пьяны?
— Покажи нам пупок, — сказал Орест.
Я шутки ради оттянул вниз брючный ремень, показав бледную полоску на коже живота.
Орест и Пьеретто загоготали и заорали:
— Позор! И он тоже! Ясное дело!
— Ты еще меченый, — усмехнулся Пьеретто на свой манер, точно плюнул в физиономию. — Пойдешь с нами на болото. Тут не церемонятся. От солнца ничего не надо прятать.
Мы отправились туда на следующий день. Посреди котловины, отделявшей наш холм от неровного плато, меж виноградников и кукурузных полей протекал ручей, сбегая в обрывистую расщелину, заросшую желтой акацией и ольшаником. В расщелине вода застаивалась, образуя цепочку бочагов, и тот, кто спускался в нее, оказывался как бы на дне колодца, откуда видно лишь небо да кромку зарослей ежевики. В полуденные часы туда падали отвесные лучи солнца.
— Что за селение, — говорил Пьеретто, — чтобы раздеться догола, приходится прятаться в землю.
Потому что в этом и состояла их игра. Они уходили из дому примерно в полдень и голые, как змеи, проводили час или два в этой расщелине, купаясь и валяясь на солнце. Цель была в том, чтобы стереть с себя позорное пятно, чтобы загорело все тело, не исключая паха и ягодиц. Потом они шли обедать. В день моего приезда они пришли как раз оттуда.
Теперь я понял, что означали недомолвки и смешки женщин. В доме не знали о выдумке Пьеретто, но купание посреди полей, хотя бы даже купались одни мужчины, хотя бы даже в трусах, поражало воображение.
Я узнал в этот день и многое другое. На новом месте поначалу не спится, даже если все отдыхают после обеда. В то время как дом погружался в сон и во всех комнатах только мухи жужжали, я спустился по каменной лестнице на кухню, откуда доносились негромкие голоса и глухие шлепки. Я нашел там одну из сестренок и мать Ореста, которая, засучив рукава, месила тесто на столе. Седая старуха, наклонившись над лоханкой, мыла посуду. Они улыбнулись мне и сказали, что готовят ужин.
— Так рано? — удивился я.
Старуха, обернувшись ко мне, засмеялась беззубым ртом и прошамкала:
— Готовить — не есть: скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается.
Мать Ореста сказала, вытирая лоб:
— Ничего. В этом доме нас, женщин, хоть отбавляй. Двое ли мужчин или четверо — все одно, не перетрудимся.
Девочка с русыми косами, перестав поливать муку водой из половника, как завороженная смотрела на меня.
— Ты что, ополоумела? Пошевеливайся, — сказала ей мать и снова принялась месить тесто.
Я постоял, поглядел. Сказал, что мне не хочется спать. Подошел к ведру, висевшему на стене, и хотел напиться из ковшика, но мать Ореста крикнула:
— Ну-ка, Дина, подай ему стакан.
— Не надо, — сказал я, — когда мальчишкой я жил в деревне, у нас пили из ведра.
Так я заговорил о моем селении, о хлевах, о поливных огородах, о гусях.
— Это хорошо, что вы уже жили в деревне, — сказала мать. — Значит, вам не привыкать, вы знаете, что это такое.
Разговор зашел о Пьеретто, который жил только в городе и привык к другой жизни.
— Ничего, его жалеть не приходится, — сказал я смеясь, — ему еще никогда не было так хорошо.
И я рассказал о его сумасшедшем отце, который таскал их с места на место, так что им случалось жить и в монастырях, и на виллах, и в мансардах.
— Он любит позубоскалить и почесать язык, но не по злобе — просто у него такой веселый характер, — сказал я. — Когда познакомишься с ним поближе, видишь, что он лучше, чем кажется.