Хутор двоюродных братьев Ореста, затерявшийся среди тростниковых зарослей и дубняка, находился в глубине плато, между невысокими холмами.
Мы уже подъезжали к нему, а я то и дело оборачивался, потому что незадолго до того, когда мы выехали из узкой ложбины между грядами валунов, Орест сказал, указывая куда-то в небо:
— Вон оно, Греппо.
Взглянув поверх тянувшихся к солнцу виноградных лоз, я увидел огромный лесистый косогор, темный от сырости. Он казался необитаемым — ни пашни, ни крыши.
— Это и есть имение? — проговорил я.
— Вилла на вершине, ее заслоняют деревья. Оттуда видны селения, которые лежат на равнине.
Стоило нам спуститься в низину, как Греппо скрылось из виду, и я все еще искал его среди деревьев, когда мы подъехали к хутору.
Сначала я не понял, почему Орест так восторженно говорил о своих двоюродных братьях. Это были взрослые мужчины — один даже с проседью, — рослые и плотные, с волосатыми ручищами, оба в клетчатых рубашках и штанах из чертовой кожи. Они вышли во двор и, не выказав никакого удивления, взяли нашу лошадь под уздцы.
— Это Орест, — сказал один из них.
— Давид! Чинто! — крикнул Орест, соскакивая на землю.
К нам бросились три охотничьи собаки; они то скалили зубы и рычали, то прыгали вокруг Ореста. На широком дворе земля была бурая, почти красная, как на виноградниках, через которые мы проезжали. Каменный дом был подсинен купоросом, которым опрыскивали вьющийся виноград. Одно окно на нижнем этаже зияло черным проемом.
Первым делом лошадь отвели в тень, под дуб, и оставили там остыть.
— Всё врачи? — спросил Давид, подняв на нас глаза.
Орест с жаром объяснил ему, кто мы такие.
— Пойдемте в холодок, — сказал Чинто и повел нас за собой.
Мы пили до конца дня, а в августе дни длинные. Время от времени один из братьев вставал, скрывался в винном погребе и выходил оттуда с полным графином. Наконец мы тоже спустились в погреб, и там Давид стал угощать нас вином прямо из бочки — продырявив мастику, наполнял запотевший стакан и затыкал отверстие пальцем. Но это было уже под вечер. А до этого мы обошли дом и виноградники, пообедали полентой, колбасой и дынями, смутно разглядели в темноте женщин и детей. Помещение было низкое, неуютное, как хлев; выходило оно в поля с вкрапленными там и тут дубами, над которыми тучей носились скворцы.
Возле хлева был колодец, и Давид достал из него ведро воды, набросал туда гроздей винограда и сказал, чтобы мы ели. Пьеретто, сидя на чурбане, смеялся как ребенок и без умолку говорил с набитым ртом. Чинто, тот, что помоложе, крутился вокруг колодца, слушал разговоры, любовно поглядывал на лошадь.
Мы говорили о том о сем — об урожае, об охоте, о грозе, о круговороте времен года.
— Зимой, — сказал я, — вы здесь, в низине, должно быть, оторваны от всего мира.
— Если надо, мы поднимаемся наверх, — сказал Давид.
— Ты не понимаешь, для них зима — самая лучшая пора, — сказал Орест. — Знаешь, как хорошо охотиться, когда выпадает снег?
— Да и весь год хорошо, — добавил Давид. — Надо только выбирать подходящий день.
Казалось, собаки поняли, о чем идет речь. Они поднялись и настороженно уставились на нас.
— Да ведь здесь вас никто не контролирует, — сказал Пьеретто, — кто знает, сколько зайцев вы настреляли в августе?
— Скажите это Чинто, — расхохотался Давид, — скажите это Чинто. Он стреляет фазанов.
Тут Орест поднял голову, точно принюхиваясь.
— Что, и теперь еще на Взгорьях есть фазаны? — сказал он и переглянулся с Чинто и с Давидом. — А вы знаете, что Поли из Греппо подстрелили, как фазана?
Братья спокойно выслушали рассказ Ореста, и, пока он с пылом говорил, Давид налил ему вина. Слушая, я заметил, что эта история, теперь уже давняя, звучала здесь как-то неправдоподобно, фальшиво. Что общего имела она с этим вином, этой землей, этими двумя людьми?
Кончив рассказывать, Орест посмотрел на братьев, потом на нас.
— Ты не сказал, что он нюхает кокаин, — заметил Пьеретто.
— Ах, да, — сказал Орест, — у него уже мозги не на месте.
— Он сам должен знать, что делает, — сказал Давид. — Хорошо еще, что он уже на ногах.