Я не понимал Пьеретто, который опять принялся шутить с Поли. Они заговорили об одном крестьянине, который знал деда Поли и рассказывал, сколько женщин тот обрюхатил в окрестных селениях.
— В нашем роду мужчины этим издавна славились, — сказал Поли. — И отпора они не получали.
— Жаль, что Габриэлла тебя любит, — сказал Пьеретто. — А то можно было бы отплатить вашей семье той же монетой. Ты должен почаще посылать ее на такие гулянья.
Не знаю, что было на уме у Пьеретто, но Ореста взорвало, и, вскочив на ноги, он выкрикнул что-то нечленораздельное. Поли недоуменно взглянул на него.
Орест стоял перед Пьеретто и не говорил ни слова. Они на мгновение уставились друг на друга, оба пунцово-красные, потом Пьеретто пришел в себя.
— Что это с тобой? — сказал он резко. — Тебя задело за живое?
Орест смерил взглядом его, потом Поли и вышел, ничего не сказав.
Как только мы с Пьеретто, поднимаясь по лестнице, оказались одни, я спросил у него, знает ли он про Розальбу. Он спокойно сказал, что давно уже знает и со времени туринской истории этого ожидал.
— Что же и остается женщине в таком положении? У женщин нет отговорок. Они не способны на абстрактное мышление…
— Поли ублюдок и недоумок…
— А ты этого не знал? — сказал он. — Ты что, с луны свалился?
Мне хотелось исколотить его. Я прикусил язык. В эту минуту по коридору пропорхнула Габриэлла; она кивнула нам и сбежала по лестнице.
— Что это за новая история? — пробормотал я. — Кто из вас двоих вскружил ей голову?
— Ты хочешь сказать, кто думает, что вскружил ей голову. Такой ловкач, который заарканил бы ее, еще не родился.
— А все-таки кто-то всерьез ударяет за ней.
— Все может быть, — ухмыльнулся Пьеретто. — Это ты ему присоветовал?
Тут я понял, что Пьеретто знает еще меньше меня. Я взял его под руку — чего никогда не делал, — и мы подошли к окну.
— Это продолжается уже три дня, — сказал я ему, — и может произойти скверная история. Я говорил, что лучше уехать. По-моему, они способны даже убить друг друга. До Поли мне нет дела… Но я боюсь за Ореста.
— Что тебя пугает? Ружье? — сказал Пьеретто, готовый рассмеяться.
— Однако вот и ты об этом подумал. Меня пугает, что с Орестом стало невозможно разговаривать.
— Только и всего?
— Мне не нравится лицо Поли. Не нравятся его разговоры. Не нравится эта история с Розальбой…
— Но Габриэлла тебе нравится.
— Не тогда, когда она пьянствует в кабаках. Это не такие люди, как мы…
— То-то и хорошо, — воскликнул Пьеретто, — то-то и хорошо!
— Ты сам сказал, что они ненавидят друг друга.
— Дурак, — сказал Пьеретто, — люди, которые ненавидят друг друга, по крайней мере искренни. Тебе не нравятся искренние люди?
— Но Орест собирается жениться на Джачинте…
Мы продолжали разговаривать, пока снизу нас не позвали завтракать. За столом Поли сидел со смущенным и досадливым видом, к Оресту нельзя было подступиться, а Габриэлла, успевшая вымыть голову, болтала о быках со смешными рыжими кисточками на концах хвостов и об омерзительной вони ацетилена.
— А я люблю запах ацетилена, — сказал Пьеретто. — Он напоминает мне о рожках, которые лоточники зимой пекут на улицах.
Я решил поговорить с Орестом. Мне это было нелегко? не то чтобы он избегал меня, но у него было то ли саркастическое, то ли обиженное выражение лица, которое меня обескураживало. Я остановил его на лестнице и попросил показать мне ружье.
— Ты нас возьмешь с собой на охоту? — сказал я.
Ружье и ягдташи валялись на диване в биллиардной.
Я достал из сумки красный патрон и сказал Оресту:
— Одним из этих патронов ты хочешь убить Поли?
Он взял его у меня из рук и пробормотал:
— При чем тут Поли?
Тогда я спросил у него, хочет ли он меня выслушать. Понизив голос (остальные были на веранде), я сказал ему, что теперь, когда мы все с Поли на «ты», мы обязаны относиться к нему как к другу. А разве Орест поступает с ним по-дружески? Две недели назад, если бы Поли начал увиваться за Джачинтой, что бы было? Хоть бы они по крайней мере вели себя так, чтобы никто ничего не замечал. В какой-то момент даже Поли, какой он там ни охладелый, какой он ни псих, какой он ни чурбан, не сможет больше закрывать на это глаза. Не лучше ли нам уехать, пока не поздно? Вернуться домой, сохранить хорошее воспоминание? Чего он добивается?
Орест слушал меня, краснея, и несколько раз порывался прервать. Но когда я перестал говорить, он с упрямым видом улыбался и молчал, глядя на меня исподлобья.