В этот вечер за столом было много разговоров и шуток насчет кряквы.
— Тут нужна была бы собака, — говорил Орест.
— Прежде всего нужен охотник, — сказал Пьеретто.
Они говорили с набитым ртом, уписывая за обе щеки.
— Аппетита ты не потерял, — сказал я Оресту.
— А почему бы ему не проголодаться? — сказал Поли. — Ведь он охотник.
— Ему надо расти, — сказал Пьеретто.
— Что вы имеете против Ореста? — вмешалась Габриэлла. — Оставьте его в покое. Он мой возлюбленный.
Орест смотрел на нас вроде бы весело, но сконфуженно.
— Будь осторожен, — сказал ему Поли. — Габриэлла женщина. Ты заметил, что Габриэлла женщина? — продолжал он с легкой насмешкой.
— Это нетрудно, — засмеялась она. — Я здесь одна.
— Единственная, — сказал Поли и, улыбнувшись, подмигнул нам.
Пьеретто, как видно, все понимал и забавлялся. Орест уткнулся в тарелку. Казалось, он готов провалиться сквозь землю. А Габриэлла с минуту смотрела на него, и с лица ее не сходила язвительная улыбка.
Сколько дней Габриэлла так улыбалась ему? Она улыбалась и мне, и даже Поли. Казалось, вернулись наши первые дни в Греппо. Габриэлла и Орест вместе исчезали, скрывались на балконе, в лесу. Это выглядело так, как будто они играют; прятаться не было надобности. Я думаю, что они могли бы встречаться и говорить на глазах у нас, на глазах у Поли. Габриэлла была способна на это. Иногда мне казалось, что она смеется над нами, что она вымещает на Оресте свою злость на нас всех. Когда вечером мы собирались за столом, лицо у Ореста было удивленное, подчас обалделое. Ни мне, ни Пьеретто уже не удавалось расшевелить его, даже заводя разговор о Поли. Впрочем, какое это имело значение? Габриэлла кружила ему голову только для развлечения. Я сказал ему это однажды вечером, когда он сидел, нахмурившись, но Орест только покачал головой: мол, ты не знаешь.
Время от времени они ссорились — это чувствовалось по их молчанию, по их взглядам. По утрам, когда Поли долго не спускался и Орест путался под ногами у Габриэллы, она говорила ему, чтобы он побыл с нами, сходил за цветами, проводил Пинотту к Двум Мостам. «Ступай, ступай, дуралей», — бросала она ему с небрежной улыбкой, расхаживая по комнатам. Орест в отчаянии шел в сосняк. Но потом спускался Поли, спускался Пьеретто, и тогда Габриэлла настойчиво звала его, требовала, чтобы он присоединился к нам, брала его под руку. Орест повиновался, сопровождаемый саркастическим взглядом Поли.
— Я не в восторге от этого сосняка, — сказал как-то вечером Пьеретто, приближаясь вместе с Поли ко мне между стволами деревьев. — Разве это глушь? Жабы и змеи здесь не водятся.
— Какая муха тебя укусила? — сказал я.
— Держу пари, что тебе и здесь хорошо, — сказал он и ухмыльнулся. — А по мне, на болоте лучше. Здесь даже нельзя раздеться догола. Засилье цивилизации.
— Я не нахожу, — сказал Поли. — Мы живем, как крестьяне.
Из-за деревьев вышла Габриэлла и подозрительно посмотрела на нас.
— Секретничаете? — спросила она.
— Какие тут секреты, — сказал Пьеретто. — Вот Поли убежден, что живет по-крестьянски. А по-моему, мы едим и пьем, как свиньи. Вернее, как баре.
— Как баре? — надувшись, переспросила Габриэлла.
Пьеретто рассмеялся ей в лицо.
— Странные понятия у некоторых людей, — сказал он. — Что же, по-вашему, вы зарабатываете себе на жизнь?
Но Поли сказал:
— Если ты хочешь раздеться догола, пожалуйста.
— Это невозможно, — сказал Пьеретто. — Здесь чувствуешь себя слишком цивилизованным.
— Вы хотите ходить голым? — сказала Габриэлла. — Почему бы нет? Но крестьяне таких вещей не делают.
Тут Пьеретто посмотрел на меня.
— Ты слышал? У синьоры те же взгляды, что у тебя.
— Не называй меня синьорой.
— Как бы то ни было, — упрямо продолжал Пьеретто, — ходить голым, как животные, не может никто. Я спрашиваю себя, почему…
Габриэлла едва заметно улыбнулась.
— Поймите меня правильно, — сказал Пьеретто. — Жить голым, а не раздеться забавы ради.
Между деревьями показался Орест с обиженной миной на лице.
— На мой взгляд, — сказал Поли, — все мы голые, хоть и не знаем об этом. Жизнь — слабость и грех. Нагота — это слабость, что-то вроде открытой раны… Женщины ощущают это, когда у них месячные.
— Твой бог должен быть голым, — пробормотал Пьеретто. — Если он похож на тебя, он должен быть голым…