- Только потому и имею честь лицезреть вас у себя в полку!… Благодарю за это генерала Бочкарева.
- Э, а мне говорили, что в Крыму веселый народ. - Шея полковника побагровела, рыжие ресницы часто заморгали. Однако нервы у него крепкие. Улыбнулся: - В германскую воину я делил селедки. И, понимаешь, никто не хотел хвосты. Так они оставались у меня. И кормил господ офицеров свежим мясом, поил смирновской водкой. Ты же кумекаешь: мужик любил селедочные хвосты.
- Это что, притча о спирте и вине?
Роненсон тяжело вздохнул.
- На этот раз обойдемся без селедочных хвостов. И заметь, у полковника Роненсона пять тысяч дел и еще одно. Роненсон у тебя, - значит, будут кальсоны со штрипками!
* * *
Полк одевался и обувался.
Весна поднимает небо. Оно голубеет, голубеет, и солнце медленно плывет над кудрявыми холмами. От Просулова во все стороны разбегаются молодеющие лесные полоски, оберегая черные дороги от палящих лучей.
На западе темнеет туча, четко отделенная от неба, никакой опасности пока не предвещая.
Маршевые роты получают сухой паек. Солдаты сбились кучами, курят. Парнишки в новеньких гимнастерках, в обмотках, которые то и дело разматываются. Младшие командиры, незлобно поругиваясь, учат солдат азбуке.
С Леонидом Сергеевичем лежим на травке. Я держу на вытянутой ладони божью коровку и все хочу, чтобы она добралась до кончика пальца. Так нет, проклятущая, ползет в противоположную сторону.
- Дай-ка мне, - замполит протянул руку. Он сел, подобрав под себя ноги по-турецки, стал причитать: - Божья коровка, полети на небо. Там твои детки кушают котлетки.
Полетела.
- Счастливый!
Он доволен.
- А ведь польет. - Смотрю на запад.
- Не думаю.
- Я знаю такие тучи. Стоят-стоят, а потом захватят все небо - и как сыпанет! Эх, нет плащ-палаток…
- Тебе все мало, мало!…
…Двенадцать колонн по сто солдат в каждой, по одному офицеру меж ними, а я и замполит впереди.
Туча надвигается, уж охватила полнеба; ветер, налетевший сбоку, бросил в лицо тугие пригоршни дождя.
- Раскатать шинели!
Шаг не сбавляю. Дождь разыгрывается, ноги вязнут в земле.
- Привал! Пали махру!
Иду вдоль колонн, слышу тяжелое дыхание. Устали, но больше пяти минут отдыха не дам. Надо на рассвете быть у переправы.
- Шагом арш!
Замполит пыхтит, как перегретый самовар. Видать не ходок, да и жирка многовато.
- Запорем ребят, - умоляет он.
- Злее будут.
Мне, горному ходоку, шагать по равнине все одно что телеге с хорошо смазанными колесами катить по наезженной дороге.
Вышли на асфальт. Дождь перестал. Повеселели.
Замполит прихрамывает.
- Ногу натер, что ли? Давай назад и садись на коня. Проследи за отстающими, подгони…
Скоро рассвет.
- Шире шаг! - И у меня перехватывает дыхание Но как учили в горном полку: два шага - вдох, четыре - выдох.
Стремительной лентой блеснул Днестр. За ним в светлеющее небо взлетели ракеты и медленно-медленно падали. С фланга татакал пулемет. Я застыл - фронт. Вот он!
Увидел темную полоску переправы. За ней купол монастырской церкви. Гудели в отдалении машины, медленно втягиваясь в лесную чащобу. Вдруг затрясся воздух: со свистом пролетели снаряды, а через секунду-другую за рекой поднялись столбы черной земли.
Вдоль реки тянулась лесная полоска.
- Сопровождающие, ко мне!
Колонну разделил на три части и приказал рассредоточиться.
С Рыбаковым - он догнал нас - спустились к переправе; нашел коменданта - подполковника, оглядывавшего небо.
- Пропустишь нас? Двенадцать рот.
И вдруг крик:
- Воздух!
Бежим к ротам. Часто захлопали зенитки. Заметил девятку пикировщиков. Они шли на солнце.
- Ложись, Леня!
Рыбаков плюхнулся в лужу.
- Давай ко мне! - кричу ему.
Он поднялся. Лицо белее полотна. Я подбежал, с силой потянул за собой. Мы легли на межу, отделявшую виноградник от прошлогоднего чернобыльника. Самолеты были над нами, из них вываливались бомбы. От бомбового удара сотрясался берег, но зенитные орудия участили стрельбу. В промежутках между взрывами я слышал «ура». Горящий самолет рухнул в Днестр. Стрельба оборвалась, только приторный запашок тола напоминал о коротком воздушном налете.
Я поднял колонны и бегом бросил к переправе. Солдаты бежали мимо матерившегося коменданта, просачиваясь менаду машинами, скапливаясь на том берегу. В лесу выстраивались роты. Недоставало девяти человек. Но посланный офицер привел всех живыми и целыми.
Леонид Сергеевич молчал. Губы его заметно подрагивали.
- Впервые, что ли?
- Нехорошо как-то получилось.
- Не кайся, не такое бывает. - Я понимал: ему тяжело. - Леня, ты посмотри вправо.
Целая полоса леса была выбита немецкими бомбами.
Я не стал задерживать Рыбакова, отпустил в полк. Уехал он с поникшей головой. Напрасно.
Пополнение принимал рослый генерал Епифанов. Он вглядывался чуть ли не в каждого солдата.
- Ты, Гаврилюк? Ба, кого вижу! Здоров, Тахтамышев! - Генерал повернулся ко мне: - Откуда моих хлопцев набрали?
- Сами напросились.
- Уважили. А то обкатаешь солдата, обстреляешь, а как попадет в госпиталь - пиши пропало. А вы уважили - хлопцы на подбор!
В генеральской землянке уютно: ковры, кровать с периной, электричество. Генерал рассмеялся:
- Натаскали, сукины сыны! Как у солдата? Хоть день, да мой…
Вошел молоденький лейтенант:
- На проводе генерал Валович.
Епифанов взял трубку:
- Седьмой слушает… Получил. И, скажу тебе, порадовал… Не учи, не учи - сберегу. Передаю. - Он протянул мне трубку: - Требуют вашу милость.
Голос Валовича был деловым:
- Загляни ко мне. Жду в двенадцать ноль-ноль.
Штаб армии находился в старинном молдавском селе. Белые хаты, крыши под камышом, местами под дранкой, окна с наличниками, стены снаружи, как и внутри, пересиненные.
Генерал пожал руку и без церемоний заявил:
- Остаешься в полку. А теперь слушай повнимательнее. Простоим в обороне долго, сколько - не знаю, но долго. Армии нужны грамотные младшие командиры. Много нужно. Когда сможете дать?
- Через два месяца, товарищ генерал.
- За три месяца лейтенантов готовят. Полтора, не больше. Учти, сам командарм будет принимать!…
17
Я с ненавистью смотрел на трубу, торчавшую над поселком, на ряды бочек с выжимкой, тянувшиеся вдоль длинной стены винодельческого завода. Бочки убывали - их крали: из выжимки гнали самогон. Представитель Винтреста, которому принадлежал завод, старался встретиться со мной не менее двух раз в день: утром, когда просыпался полк, и вечером, когда над поселком лихо перекликались солдатские гармони. Он пытался доказывать очевидное: что сырье для производства винного спирта растаскивается, что из подвалов исчезают бочки с уксусом. Мне очень хотелось убрать из поселка батальон Краснова. Но куда? Где найдешь более удобное место для подразделения с таким громоздким хозяйством: банями, дезинфекционными камерами, вещевыми складами?
Я, Рыбаков и Сапрыгин подыскивали поле для тактических занятий. Молодой лесок, который раскинулся за толокой, от майского тепла забуйствовал, и под его кронами можно спрятать целый батальон. Чуть поодаль, за оврагом, еще лесок. Чем не лагерь?
- Ну что, товарищи офицеры, поднимем полк на летнюю стоянку?
Сапрыгин даже головой замотал:
- Никак нельзя. Ни воды, ни света…
- Сколько же вы, Александр Дементьевич, в армии прослужили?
- Двадцать с хвостиком, Константин Николаевич.
- И всегда над вами электрический свет полыхал и в кранах вода журчала?
- А разве это предосудительно?
- Я совсем о другом. - Посмотрел на кирпичную трубу, торчавшую над поселком. - Мой комполка в мирные дни поднимал полк по тревоге и после сорокакилометрового броска приказывал разбить лагерь. Строили его - ладони в кровавых мозолях. А потом жили - не тужили, из растяп солдат делали. И воздух был над нами чист. - Я посмотрел на часы. - К шестнадцати ноль-ноль прошу собрать офицерский состав полка. А пока, - я натянул повод, - на рекогносцировку!