В сущности, и в отношениях с сыном Крус остается эгоистом, возлагающим на чужие плечи собственный неисполненный долг. Остается он и лжецом, не смеющим ничего возразить Лоренсо, когда тот, отправляясь сражаться за дело республиканской Испании, говорит: «Разве ты, папа, не сделал бы то же самое? Ты ведь не остался дома». Но за всем этим впервые встает глубочайший внутренний кризис, мучительное разочарование в себе. Изменить свою жизнь Крус уже бессилен, зато сын его выбирает путь, достойный человека.
В веренице дней, которые вспоминает Крус перед смертью, день смерти Лоренсо особый: он «единственный, который ты вспомнишь во имя кого-то, короткий день и страшный, день белых тополей, Артемио, день твоего сына, и твой день, и твоя жизнь…». Гибель сына - рубеж, после которого путь Круса неотвратимо вел его к омертвению и одиночеству. В трех фрагментах, которые следуют после этого - 1941, 1947 и 1955 год,- с темой одиночества сплетается и другая тема: господство вещи над человеком. По мере того как обрываются человеческие связи Артемио Круса с действительностью, опустошенный торжествующий делец Крус остается наедине с неодушевленным миром вещей.
Новогодний праздник 31 декабря 1955 года - это последний по времени эпизод в жизни Круса. Смерть наступит через четыре года, а пока богатейший человек страны устраивает сногсшибательное пиршество. Не для того, чтобы самому испытать радость, а лишь для того, чтобы ослепить присутствующих недостижимым великолепием и изысканностью своего дома, подавить своим могуществом.
Подобно верховному жрецу на языческом ритуальном празднестве,, восседает Крус в своем кресле, холодно наблюдая за толпой льстивых и презираемых им гостей. Только два огромных пса имеют право приблизиться к хозяину: ни одному из приглашенных не положено переступать запретную черту. Единственный, кто осмеливается нарушить запрет,-» уже известный нам Хайме Себальос.
В почтительном и напористом молодом человеке Крус узнает себя. Это горькое узнавание. Беседуя с Хайме, миллионер не скрывает своего презрения к тому, кто пошел по его следам. Недаром его беседа с Хайме перемежается мысленным диалогом с Лоренсо - наследником лучшей, растоптанной им же самим части его «я», наследником солдата Мексиканской революции. И с нескрываемым злорадством, тем более ядовитым, что оно обращено и против самого себя, Крус говорит: «…подлинную силу рождает мятежный дух… а в вас, молодой человек, уже нет того, что нужно… Вы пришли к концу банкета, приятель. Спешите подобрать крошки».
Изменивший революции и вместе с тем сознающий, что только ей он обязан своим возвышением, Артемио Крус проницательно подмечает слабость нового поколения мексиканской буржуазии, оторванного от народных корней. В исторической обреченности своего класса он убеждается еще раньше, чем в собственной обреченности. И в нем зарождается смутная надежда, что будущее не за такими, как Хайме, аза такими, как Лоренсо.
И то, что именно в конце романа возникают сцены из детства Артемио Круса, того детства, где он был бездомен, беден и спасен благодаря человеческой солидарности, подчеркивает его запоздалое и безнадежное прозрение. «Любовь, чудесная, братская любовь, сама изжившая себя. Ты скажешь об этом себе самому потому, что ты видел ее и, видя, не понял. Лишь умирая, ты осознаешь ее и признаешься, что, даже не понимая, боялся ее днем и ночью, с тех пор как стал у власти… Но ты скажешь тем, кто этого боится: страшитесь ложного спокойствия, которое ты им завещаешь!»
По мере приближения к концу масштабы повествования раздвигаются. В сознание умирающего Круса вместе с видениями его детства врываются картины мексиканской земли, события ее многовековой и удивительной истории - конкиста, сопротивление индейцев колонизаторам, непрерывающаяся борьба Мексики против угнетателей и интервентов. Законы этой истории - это законы народного сопротивления и солидарности. Этим законам Крус изменил. Изгоем и отщепенцем, зачеркнув свою жизнь, уходит в небытие герой Карлоса Фуэнтеса, а народ и земля Мексики пребудут вечно.
Роман «Смерть Артемио Круса» стал одним из высших достижений реалистической прозы современной Латинской Америки.
В том же году, что и роман, увидела свет фантастическая повесть «Аура».
Фантастический мир «Ауры» по-своему вполне логичен: необходимо лишь принять его законы и вместе с Фелипе Монтеро войти в старинный особняк на улице Донселес, погрузиться в царящую здесь таинственную атмосферу. Дряхлая старуха, вдова одного из сподвижников императора Максимилиана, вручает герою полуистлевшие тетради с воспоминаниями давно умершего генерала. Подчиняясь условиям, поставленным сеньорой Консуэло, Фелипе делает уступку за уступкой, пока окончательно не утрачивает чувство реальности. Племянница старухи, юная зеленоглазая Аура, отождествляется в его воображении с вдовой генерала - такой, какою была она много лет назад. Это приводит к раздвоению и самого героя, который начинает узнавать себя в облике генерала, запечатленном на старом дагерротипе. Вступив в непозволительную игру с прошлым, Фелипе оказывается в плену у него.
Предрасположенность к такого рода капитуляции перед прошлым у героев Фуэнтеса почти всегда является частью отношения к настоящему. В «Чак Мооле» чиновник, собирающийся уйти на пенсию, ищет компенсацию своему тусклому существованию в коллекционировании индейских древностей. Внутренне чужд реальному миру и молодой историк Фелипе, единственная страсть которого - рыться в старых рукописях. Именно потому он так легко позволяет призракам овладеть собой, и прекрасная Аура оборачивается в его объятиях дряхлой, морщинистой Консуэло.
Фантастика у Фуэнтеса - это не игра непознаваемых стихийных сил, а средство исследования самой природы воображения. В этом Фуэнтес отчасти близок другому крупнейшему прозаику Латинской Америки - аргентинцу Хулио Кортасару.
В искусственном мире, равняясь на мнимые ценности, живет героиня повести «Чур, морская змеюка!» старая дева Исабель, совершающая туристическое путешествие на фешенебельном лайнере и втайне мечтающая о встрече с прекрасным принцем. Но в мире реальном эта мечта эксплуатируется профессиональными мошенниками. Комедия сватовства, скоропалительного брака, искушения, ревности, которую разыгрывают они с Исабелью, чтобы завладеть ее деньгами, оказывается возможной благодаря готовности героини пойти навстречу пустым иллюзиям.
Творческий путь Карлоса Фуэнтеса далеко не прям и не гладок. Непрестанно ищущий, никогда не довольствующийся достигнутым, жадно впитывающий все новое, писатель подчас отваживался на рискованные эксперименты. В последних своих произведениях, таких, как «Смена кожи», «Священная зона» (1967), «День рожденья» (1969), он отдал дань неоавангардизму. И все же ведущей силой его творчества остается активное, страстное отношение к жизни, которое сделало писателя одним из выдающихся мастеров реализма в современной литературе Латинской Америки. Отношение это сам Фуэнтес однажды выразил следующими словами: «Я верю в такое искусство и литературу, которые противостоят действительности, атакуют действительность, обнажают, преобразуют и утверждают ее».
В. Кутейщикова
ЛУИСУ БУНЮЭЛЮ,
ВЕЛИКОМУ ХУДОЖНИНУ НАШЕЙ ЭПОХИ, ВЕЛИКОМУ ВОЗМУТИТЕЛЮ СПОКОЙНОЙ СОВЕСТИ, ВЕЛИКОМУ ТВОРЦУ ЧЕЛОВЕЧЕСКИХ НАДЕЖД
Спокойная совесть
Las Buenas Conciencias
Перевод
Христиане говорят с Богом;
мещане говорят о Боге.
С. Кьеркегор
Оп s'arrange mieux de sa mauvaise conscience
que de sa mauvaise rйputation.
Emmanuel Mounier [1]
Хайме Себальосу не забыть этой июньской ночи. Прислонясь к голубой стене дома в переулке, он смотрел, как удаляется его друг Хуан Мануэль. С ним вместе уходили образы преданного в руки властей мужчины, одинокой женщины, жалкого толстяка-коммерсанта, вчера скончавшегося. А главное, уходили вдаль слова, ставшие теперь бессмысленными: «Я пришел призвать не праведников, но грешников». Обломками, слогами падали они в бездну равнодушия и покоя. Он чувствовал себя спокойным. Он должен чувствовать себя спокойным. Хайме Себальос повторял теперь шепотом свою фамилию. Себальос. Почему его так зовут? Кого и зачем так звали до него? Тех желтолицых, чопорных, затянутых в корсеты призраков, которых отец его перед смертью развесил на стенах своей спальни? Себальосы из Гуанахуато. Почтенная семья. Добрые католики. Порядочные люди. Нет, они не призраки. Он носит их в себе, хочет он этого или не хочет. Тринадцати лет он еще играл в старой карете без колес, которая хранилась в пыльном сарае. Но нет, сперва он должен вспомнить их такими, какими они глядели со стен в спальне отца, запечатленные на выцветших дагерротипах.