Ты будешь желать, чтобы между желательным и желанным fie было разницы; мечтать о немедленном достижении цели, о полном совпадении желанного и желательного;
Ты захочешь признать самого себя, признать других и добиться их признания; постигнешь, что каждый человек - твой потенциальный недруг, ибо каждый - препятствие на пути достижения твоих желаний;
Ты будешь выбирать, чтобы выжить, ты будешь выбирать и выберешь среди бесконечных зеркал одно-единственное, одно зеркало, которое раз навсегда отразит тебя, затмив другие зеркала, и ты отбросишь их, даже не взглянув, эти другие бесконечные пути, открытые перед тобой;
Ты решишь и выберешь один путь, жертвуя остальными; ты пожертвуешь собой при выборе и больше никогда не сможешь стать ни одним из тех, кем бы мог быть; захочешь, чтобы другие люди - другой человек - прожили за тебя жизнь, ту, что ты искалечил, выбрав: выбрав или допустив, чтобы не твое желание, означающее твою свободу, повело тебя, а твой расчет, твой страх, твоя ложная гордость;
Ты испугаешься любви в тот день;
Но ты сможешь возместить утрату: будешь лежать с закрытыми глазами и не перестанешь видеть, не перестанешь желать, потому что только так желанное станет твоим.
Воспоминание - это исполненное желание… теперь, когда твоя жизнь и твоя судьба - одно и то же.
( 12 августа 1934 года )
Он взял спичку, чиркнул ею о коробок, посмотрел на пламя и поднес его к.кончику сигареты. Закрыл глаза. Затянулся дымом. Откинулся на спинку бархатного кресла, вытянув ноги; погладил свободной рукой бархат и вдохнул аромат хризантем, стоявших на столе в хрустальной вазе за его спиной. Прислушался к неторопливой мелодии, лившейся из проигрывателя,- тоже за спиной.
- Я уже почти готова.
Он пощупал свободной рукой открытый альбом с пластинками, лежавший на маленьком ореховом столике справа от него. Взглянул на картонный переплет, прочитал надпись «Grammophongesellschaft» [37] и снова прислушался: торжественно запела виолончель - все отчетливее, все мощнее, голос ее почти заглушил скрипки, которые зазвучали тихим аккомпанементом. Он перестал слушать. Поправил галстук и несколько секунд поглаживал шероховатый шелк, чуть скрипевший под пальцами.
- Тебе приготовить что-нибудь?
Он подошел к низкому столику на колесах, где стояло множество бутылок и бокалов, взял бутылку шотландского виски и бокал из толстого богемского стекла, налил немного виски, бросил кусочек льда и добавил воды.
- То же, что себе.
Он наполнил второй бокал, чокнул его о свой, взболтал содержимое и подошел с двумя бокалами к двери спальни.
- Одну минуту.
- Ты поставила это для меня?
- Да. Ты помнишь?
- Да.
- Прости, что я так долго.
Он опять сел в кресло. Снова взял альбом и положил себе на колени. «Werke von Georg Friedrich Handel» [38] . Тогда они слушали оба концерта Генделя в очень душном зале. Случайно их места оказались рядом, и она услышала, как он жаловался - по-испански - своему приятелю на то, что в зале слишком жарко. Он попросил у нее - по-английски - программку, а она улыбнулась и ответила по-испански: «С удовольствием». Оба улыбнулись. «Кончерто Гроссо, опус б».
Они условились встретиться в следующем месяце - когда оба опять будут в этом городе - в кафе на рю Комартэн, возле бульвара Капуцинов. Он затем посетил это кафе через несколько лет, но уже без нее и без всякой уверенности, что это именно оно. А ему так хотелось снова выпить того же самого ликера, снова увидеть то кафе - в красно-коричневых тонах, с римскими креслами и длинной стойкой из красноватого дерева, не на свежем воздухе, но просторное, без дверей. Они выпили мятного ликера с водой. Он заказал еще. Она сказала, что сентябрь - лучший месяц, особенно конец сентября и начало октября. Бабье лето. Снова пора отдыха. Он расплатился. Она взяла его под руку, смеясь, часто дыша. Они прошли через дворики Пале-Рояля, бродили по галереям, наступая на первые мертвые листья, вспугивая голубей. А потом зашли в ресторан с маленькими столиками, бархатными креслицами и зеркальными разрисованными стенами - старинная роспись, старинная глазурь с золотом, синью и сепией.
- Я готова. Он посмотрел через плечо - она выходила из спальни,
вдевая серьги в уши, поправляя рукой гладкие волосы цвета меда. Он протянул ей приготовленное виски, она сделала маленький глоток, поморщилась и села в красное кресло, закинула ногу на ногу и поднесла бокал к глазам. Он повторил ее жест и улыбнулся; она смахнула пылинку с отворота своего черного платья. Клавесин, сопровождаемый скрипками, вел основной мотив в музыкальном нисхождении: он воспринимал это нисхождение как спуск с высоты, а не как движение вперед,- легкий, неуловимый спуск, который, закончившись на земле, превращался в ликующий контрапункт низких и высоких скрипичных голосов. Клавесин как бы служил крыльями, чтобы спуститься на землю. Теперь, на земле, музыка танцевала. Они смотрели друг на друга.
- Лаура… Она погрозила пальцем, и оба продолжали слушать; она -
сидя с бокалом в руках, он - стоя, вращая вокруг оси астрономический глобус. Иногда он придерживал глобус, чтобы рассмотреть фигуры, намеченные серебряным пунктиром над условным контуром созвездий; Единорог, Щит, Гончие Псы, Рыбы, Жертвенник, Центавр.
Игла заскользила по умолкшему диску; он подошел к проигрывателю, остановил пластинку, отвел звукосниматель.
- У тебя хорошая квартира.
- Да. Очень мила. Только не удалось разместить здесь все вещи.
- Хорошая квартира.
- Пришлось снять помещение для лишней мебели.
- Если бы ты хотела, ты могла бы…
- Спасибо,- сказала она смеясь.- Если бы я только этого и хотела: жить в большом доме, я бы из него не уехала.
- Хочешь еще послушать музыку или пойдем?
- Сначала допьем.
Они как- то остановились у одной картины; она сказала, что картина ей очень нравится и что она часто приходит посмотреть на нее, потому что эти замершие поезда, этот голубой дым, эти огромные сине-охровые дома в глубине, эта ужасная -из железа и мутных стекол - крыша вокзала Сен-Лазар, эти неясные, едва намеченные фигуры, написанные Моне, ей очень нравятся, как и все в этом городе, где детали, пожалуй, не очень красивы, но все вместе неотразимо. Он заметил, что это - мысль, а она засмеялась, ласково погладила его по руке и сказала, что он прав, что ей просто все нравится, все тут нравится, все радует. А несколько лет спустя он снова увидел ту же самую картину, выставленную в салоне Же-де-Пом, и гид-специалист сказал ему, что стоит обратить на нее внимание: за тридцать лет картина стала в четыре раза дороже и оценена теперь в несколько тысяч долларов; стоит обратить внимание.
Он подошел, стал позади Лауры, погладил спинку кресла и положил руки ей на плечи. Она склонила голову набок и потерлась щекой о его пальцы, усмехнулась, чуть подалась вперед и пригубила из бокала. Закрыв глаза, откинула голову назад и, немного посмаковав, проглотила виски.
- Мы могли бы снова съездить туда в будущем году. Не правда ли?
- Да, могли бы.
- Я часто вспоминаю, как мы бродили по улицам.
- Я тоже. Ты никогда не был в Гринвич-Вилледже, а я тебя туда привела.
- Да, могли бы снова съездить.
- Есть какая-то жизненная сила в этом городе. Помнишь? Ты не мог отличить запах реки от запаха моря, когда они доносились вместе. Ты их не различал. Мы шли к Гудзону и закрывали глаза, чтобы их распознать.
Он взял руку Лауры, стал целовать пальцы. Зазвонил телефон. Он шагнул к трубке, поднял ее и услышал голос, повторявший: «Алло… Алло? Лаура?»
Он прикрыл черную трубку рукой и передал Лауре. Она поставила бокал на столик и подошла к телефону.
- Да?
- Лаура, это я, Каталина.
- Да. Как поживаешь?
- Я тебе не помешала?
- Я собиралась уйти.
- Ничего, я не отниму у тебя много времени.
- Слушаю.
- Я тебя не задерживаю?
- Нет-нет, пожалуйста.
- Кажется, я сделала глупость. Надо было позвонить тебе.
- Да?
- Да, да. Я должна была купить у тебя софу. Я поняла это только сейчас, когда надо обставлять новый дом. Помнишь ту расшитую софу? Знаешь, она очень подошла бы к моей передней - я купила гобелены, чтобы украсить переднюю, и думаю, что туда может подойти только твоя софа с ручной вышивкой…
- Не уверена. Думаю, там слишком много вышивки.
- Нет, нет, нет. Мои гобелены темного цвета, а твоя софа - светлая. Чудесный контраст.
- Но видишь ли, эту софу я поставила здесь, в квартире.
- Ну не упрямься. У тебя и так слишком много мебели. Ты сама мне сказала, что поставила больше половины в сарай. Говорила ведь, правда?