— Вы никогда не были в Мадриде, — объявил полицейский.
— Возможно, — невозмутимо повторил Эстебан. К допросу приступил другой полицейский:
— На какие средства вы жили в Париже? Ведь Испания объявила Франции войну, и вы не могли получать деньги от родных.
— Зарабатывал переводами.
— А что вы переводили?
— Всякое приходилось.
Пробило четыре часа. И снова кто-то сказал, что отсутствие Софии трудно объяснить и надо бы осмотреть корабли…
— Все это просто глупо! — вдруг взорвался Эстебан, грохнув кулаком по столу. — Вы полагаете, что достаточно ворваться в частный дом в Гаване и таким способом будет покончено с идеей свободы во всем мире? Поздно спохватились! Никому не дано остановить ход истории!
Жилы на его шее вздулись, он вновь и вновь громко повторял крамольные фразы, прославляя равенство и братство, так что писец все быстрее и быстрее водил пером по бумаге.
— Весьма занятно. Весьма занятно. Мы, кажется, начинаем понимать друг друга, — оживились те, кто участвовал в допросе.
А один из них, должно быть старший по чину, не давая Эстебану опомниться, обрушил на него град вопросов:
— Вы франкмасон?
— Да.
— Отрицаете Иисуса Христа и нашу святую веру?
— Я признаю только одного бога — бога философов.
— Разделяете ли вы идеи французской революции?
— Полностью разделяю.
— Где отпечатаны прокламации, которые мы обнаружили в доме?
— Я не доносчик.
— Кто перевел их на испанский язык?
— Я.
— И текст американских карманьол тоже?
— Все может быть.
— Когда это было?
В эту минуту появился полицейский, производивший обыск на втором этаже и остававшийся там в надежде обнаружить еще что-нибудь предосудительное.
— Полюбуйтесь-ка на веера хозяйки дома, — сказал он, раскрывая один из вееров, на котором была изображена сцена взятия Бастилии. — Это еще не все: там у нее целая коллекция ларчиков и игольников весьма подозрительных цветов.
Эстебан бросил взгляд на трехцветные безделушки и невольно умилился, подумав о юношеском восторге, который заставил такую сильную натуру, как София, собирать эти милые пустячки, наводнившие за последние годы весь мир.
— Надо во что бы то ни стало поймать эту пташку, — пробурчал старший из полицейских.
И все снова заговорили о том, что следует пойти на пристань…
Тогда Эстебан, не опуская ни единой подробности, принялся рассказывать о своих делах. Он начал с того, как Виктор Юг приехал в Гавану, и всячески старался как можно дольше затянуть свой рассказ, а писец торопливо заносил его показания на бумагу. Молодой человек говорил о встречах с Бриссо и Дальбарадом; о том, как он распространял идеи французской революции в Стране Басков; о своей дружбе с «гнусными изменниками» — Марченой и Мартинесом де Бальестеросом. Потом он поведал о том, как прибыл на Гваделупу: о типографии отца и сына Лёйе; о своем посещении Кайенны, во время которого он не раз виделся с Бийо-Варенном, заклятым врагом королевы Франции.
— Внесите это в протокол допроса, писец, непременно внесите, — сказал старший полицейский, приятно удивленный такими признаниями.
— Сколько «эн» пишется в фамилии Варенн? — осведомился письмоводитель.
— Два, — ответил Эстебан и начал было объяснять правила французской орфографии. — Надо писать два «эн» потому…
— Не станем препираться из-за лишней буквы, — крикнул полицейский, махнув рукой. — Как вам удалось вернуться в Гавану?
— Для франкмасонов нет ничего трудного, — ответил Эстебан.
И он продолжал свою повесть, рисуя себя чуть ли не одним из самых видных заговорщиков. Однако по мере того, как стрелки часов приближались к пяти, его показания принимали все более издевательский характер. Те, кто допрашивал молодого человека, не могли понять, почему он не только не пытается выгородить себя, а признается в крамоле, самым подробным образом перечисляя свои преступные деяния, которые могли навлечь на него смертный приговор — страшную казнь через удушение. Эстебану больше уже не о чем было рассказывать, и он перешел к самым грубым шуткам: говорил о мессалинах из династии Бурбонов, о том, что Князь Мира наставлял рога его величеству, о том, что скоро настанет день, когда петарды начнут рваться прямо в заду у короля Карлоса…
— Да это какой-то фанатик, — сказал кто-то.
— Фанатик или одержимый, — хором подхватили другие, — Америка полна таких вот Робеспьеров. Если мы не будем держать ухо востро, то здесь скоро начнется всеобщая резня.