— Тебе понравилось в армии, Бадди? — спросил Баярд.
— Не очень. Делать там нечего. Подходящая жизнь для лодыря. — Он на мгновенье задумался, а потом в порыве застенчивой откровенности и тихой радости добавил: — Они мне дали амулет.
— Амулет? — удивился Баярд.
— Угу. Ну, знаете, такую медную побрякушку на цветной ленте. Я хотел вам показать, да позабыл. Завтра покажу. Здесь пол такой сырой, что без особой надобности вставать неохота. Завтра выберу время, когда отец уйдет из дому.
— Почему? Разве он не знает, что ты его получил?
— Знает, — отвечал Бадди. — Да только он ему не нравится — он все толкует, что это амулет янки. Рейф говорит, что отец и Джексон Каменная Стена так никогда и не сдались.
— Верно, — согласился Баярд.
Бадди умолк и скоро еще раз вздохнул, как бы желая выпустить перед сном весь воздух. Баярд, напряженно вытянувшись, лежал на спине с широко открытыми глазами. У него было такое ощущение, словно он пьян: стоит закрыть глаза, как комната начинает кружиться, и ты лежишь, сжавшись и широко раскрыв глаза, стараясь преодолеть тошноту. Бадди молчал и дышал теперь спокойно и ровно. Баярд медленно повернулся на бок, и мякина жалобно заскрипела.
В темноте спокойно и мирно дышал Бадди. Баярд слышал и свое собственное дыхание, но поверх него, вокруг него, обнимая его со всех сторон, везде было это чужое дыхание. Как будто он превратился в какое-то новое существо, и оно, тяжело дыша, напряженно ловило воздух, потому что Бадди, дыханием которого оно дышало, забирал весь воздух себе, заставляя это меньшее существо задыхаться от недостатка кислорода. Между тем большое существо дышало глубоко, ровно, не ведая ни о чем, погруженное в глубокий сон, далекое и, быть может, уже умершее. Быть может, он и сам тоже умер, и он вспомнил то утро, с напряженным вниманием пережил его вновь — от той минуты, когда он заметил первый дымок трассирующего снаряда, до тех пор, когда, сделав крутой вираж, он увидел, как пламя, словно бодро трепещущий на ветру оранжевый вымпел, вырвалось из носа «кэмела», на котором летел Джон, и он увидел, как брат его сделал свой характерный жест, а потом вдруг неуклюже распластался, теряя равновесие в воздухе; он пережил все это снова, как бывает, когда пробегаешь глазами по страницам знакомой книги, пытаясь вспомнить, ощутить, как пуля пронзает твое собственное тело или голову — та пуля, которая в ту самую секунду могла убить и тебя. Ведь этим можно было бы все объяснить, это значило бы, что он тоже убит и что все окружающее — это ад, по которому он, обманутый иллюзией быстрого движенья, без конца бродит в поисках брата, а тот в свою очередь где-то ищет его, и им никогда не суждено найти друг друга. Он снова повернулся на спину, и под ним опять, словно в насмешку, сухо зашелестела мякина.
Дом был полон звуков; его обострившимся чувствам казалось, будто в тишине им несть числа: сухой предсмертный треск дерева в морозной тьме; потрескивание мякины, сопровождавшее его дыханье; наконец, сама атмосфера, как тающий лед в тисках стужи, давила на его легкие. У него мерзли ноги, все тело покрылось холодным потом, горячее сердце не могло согреть окоченевшую, сотрясающуюся в ознобе грудь, он выпростал обнаженные руки, положил их поверх одеяла, и холод крепко сдавил их свинцовой тяжестью. И все это время до него доносилось ровное посапыванье Бадди и его собственное беспокойное и тяжелое дыханье, как бы лишенные источника, по неотторжимые друг от друга.
Он снова спрятал руки под одеяло; от их ледяного прикосновения у него заломило ребра и грудь, он с бесконечной осторожностью повернулся, откинул одеяло, и, хотя холод тотчас тихонько пополз от груди к ногам, он все же опустил их на пол. Он хорошо помнил, где находится дверь, и ощупью пробрался к ней, поджимая пальцы на ледяном полу. Дверь была заложена гладкой, как ледышка, деревянной щеколдой, и, стараясь ее отодвинуть, он нащупал рядом еще какой-то вертикально стоящий цилиндрический предмет, рука его скользнула вниз по холодной трубке, и, стоя в непроглядной леденящей тьме, он на мгновенье замер, держа в руках ружье и ощупывая онемевшими пальцами затвор. Потом он вспомнил, что на деревянном ящике, подставленном под лампу, лежала коробка патронов. Он постоял еще секунду, чуть-чуть наклонив голову и сжимая ружье в онемевших руках, потом прислонил его обратно к стене и осторожно, стараясь не шуметь, вытащил деревянную щеколду из пазов. Дверь сошла с петель и громко заскрипела, и тогда он схватил ее за ребро, поднял, поставил на место и остановился на пороге.