— Значит, ты снова приехал домой? — спросила мисс Дженни.
— Да, мэм, и нашел вас такой же бодрой и прекрасной, как всегда.
— У Дженни такой скверный характер, что когда-нибудь он ее высушит и она просто улетучится, — сказал доктор Пибоди.
— Вы же знаете, что я никогда не обращаюсь к вам, если плохо себя чувствую, — отпарировала мисс Дженни и, повернувшись к молодому Люшу, добавила: — А ты, конечно, ринешься назад на первом же поезде?
— Да, мэм, боюсь, что так. Я еще не получил настоящего отпуска.
— Ну, если так будет продолжаться, тебе придется провести его уже в богадельне. Почему бы вам обоим не приехать пообедать, чтоб он мог взглянуть на мальчика?
— Я бы с удовольствием, — отвечал молодой Люш, — но, поскольку у меня нет времени делать все, что я хочу, я попросту решил не делать ничего. К тому же сегодня вечером мы идем ловить рыбу.
— Да, — вставил отец, — и резать хорошую рыбу перочинным ножом, чтобы узнать, почему она плавает. Знаете, чем он занимался сегодня утром? Схватил того пса, которого Эйб поранил прошлой зимой, и так быстро разрезал ему лапу и поставил на место все связки и жилы, что не только Эйб, но даже и сам пес не понял, что он собирается делать, и даже залаять не успел. Ты только забыл заглянуть поглубже и посмотреть, есть ли у него душа.
— Вполне возможно, что она у него как раз и есть, — невозмутимо отозвался молодой Люш. — Доктор Страуд производит опыты с электричеством, и он утверждает, что душа…
— Чепуха! — перебила его мисс Дженни. — Дайте ему лучше банку мази Вилла Фолза, пусть отвезет ее своему шефу. Однако мне пора, — добавила она, посмотрев на солнце. — Если вы не желаете приехать на обед…
— Спасибо, мэм, — отвечал молодой Люш.
— Я привез его сюда показать эту вашу коллекцию. Мы не знали, что у нас настолько голодный вид, — заметил его отец.
— Как угодно, — ответила мисс Дженни и пошла дальше, а они стояли и смотрели ей вслед, пока ее стройная, подтянутая спина не скрылась за кедрами.
— И вот теперь появился еще один, — задумчиво сказал молодой Люш. — И этот тоже вырастет и будет держать своих родных в вечном страхе, пока ему наконец не удастся сделать то, чего они все от него ожидают. Впрочем, может быть, кровь Бенбоу будет хоть немного его сдерживать. Они ведь тихие люди… эта девушка… да и Хорес тоже… к тому же и воспитывать его будут одни только женщины.
— Но кровь Сарторисов в нем тоже есть, — проворчал отец.
Когда мисс Дженни вернулась домой, вид у нее был немного усталый, и Нарцисса попеняла ей и уговорила отдохнуть после обеда. Лениво ползущий день навеял на нее сонливость, а когда тени начали уже удлиняться, ее разбудили доносившиеся снизу тихие звуки рояля.
— Я проспала целый день, — в ужасе сказала она себе, но все-таки полежала еще немножко, между тем как на окнах легонько колыхались занавески, а звуки рояля поднимались в комнату вместе с запахом жасмина из сада и вечерним щебетаньем воробьев в тутовых деревьях на заднем дворе. Она встала и, пройдя через холл, заглянула в комнату Нарциссы, где спал в колыбели ребенок. Рядом спокойно дремала кормилица. Мисс Дженни на цыпочках вышла, спустилась по лестнице, вошла в гостиную и выдвинула из-за рояля свой стул. Нарцисса перестала играть.
— Вы отдохнули? — спросила она. — Сегодня вам еще не надо было выходить.
— Чепуха! — возразила мисс Дженни. — Мне всегда бывает очень полезно посмотреть, как все эти напыщенные дурни лежат там под своими мраморными эпитафиями. Слава богу, что никому из них не удалось похоронить меня. Господь бог, конечно, свое дело знает, но иногда, признаться… Сыграй что-нибудь.
Нарцисса тихонько коснулась клавиш, и мисс Дженни некоторое время сидела и слушала. Незаметно подкрадывался вечер, и в комнате все больше сгущались тени. За окном крикливо сплетничали стайки воробьев. Ровный, как дыханье, в комнату вливался аромат жасмина, и вскоре мисс Дженни оживилась и заговорила о ребенке. Нарцисса продолжала тихонько играть; ее белое платье с черной лентой на поясе смутно светилось в полутьме, переливаясь, словно матовый воск. Аромат жасмина волна за волною вливался в окна; воробьи умолкли, и мисс Дженни, сидя в сумерках, все толковала о Джонни, а Нарцисса с увлечением играла, словно вовсе ее не слушая. Потом, не переставая играть и не оборачиваясь, она сказала:
— Он вовсе не Джон. Он Бенбоу Сарторис.