Заглянул Игорь Николаевич, остановился в дверях.
— Что это с вами?
Видно, сестра сообщила ему, что мне было плохо.
— Стресс…
Он покачал головой, взял мою руку, начал считать пульс, потом добыл из кармана этот надоевший мне до смерти аппарат для выслушивания, мотнул головой:
— Поднимите рубаху.
Какой толк, что он лишний раз пройдется пластмассовой лягушкой по моей груди и ребрам? Не вернешь… Но подчинилась — здесь я только и делала, что подчинялась приказам, как в армии. В жизни мне не приходилось исполнять столько приказов.
Слушал он долго и внимательно, по его полуприкрытым, с набухшими сосудами, векам пробегал трепет живого интереса: наверное, шел какой-то иной, свежий поворот темы в мозгу. Могла ли я его судить? Сама была такой же: сейчас я поймала себя на том, что наблюдаю за собой. Реагирую, бурно переживаю и спокойно регистрирую эти переживания: последовательность, внутреннее движение эмоций — прилив и отлив — и поведение мышц, как следствие этих эмоций. Приоритет духовного над физическим: бог слепил фигуру из глины и вдунул в нее душу. Тогда человек стал человеком…
Высвободив уши от кнопочек стетофонендоскопа, Игорь Николаевич поднял глаза. Я улыбнулась ему сообщнически: ничего, малыш, ставь свои опыты, может быть, это когда-то пригодится человечеству. Глаза доктора наладили со мной смущенно-веселый контакт, он поднялся, кивнул мне и вышел. Тут же явилась сестра со шприцем, вкатила мне дозу какого-то лекарства, кордиамина, что ли…
— Это надо, такую нервотрепку человеку устроить!.. — возмущалась Серафима. — За здорово живешь нервы потрепали, и ничего. Со всех взятки гладки. Хорошо, сердце у вас здоровое, другой бы умер.
Я промолчала, делая вид, что заснула. Не могла же я ей сказать, что, в общем, не жалею об этой неделе, чего бы она ни несла моему хрупкому здоровью. Что-то она дала мне, эта неделя, — что-то, чего не имела я в моей предыдущей жизни, словно бы прежде я была лишена какого-то органа чувств. Вкус, обоняние, слух, зрение, осязание… Самого главного — радарного — не было у меня. На прием не работали моя кожа, мой мозг — только на самопроизвольную передачу, когда слишком круто начинало бурлить то, что варилось внутри. Сейчас бойлер отключен от сети, внутри поутихло — начался прием.
К тому же ехидная реплика Серафимы, насчет моего здорового сердца, а следовательно, и напрасно занимаемой мною койки в палате, была уже как бы исключением, оговоркой в ее заметно изменившемся со вчерашнего дня отношении к соседям по палате. Вчера Игорь Николаевич пообещал, что добьется для Серафимы бесплатной путевки в подмосковный санаторий, — с этого мгновения она вся как бы светилась счастьем и предупредительной готовностью идти на уступки. Что ж, небольшая пенсия по инвалидности, одинокая, в общем, жизнь — поневоле скверные стороны характера подавляют то доброе, что, наверное, было все-таки в ней… Надо полагать, и надежды какие-то эта перспектива разбудила: Серафима еще не махнула на себя рукой как на женщину, могущую нравиться, — модная стрижка, не пренебрегает и коробочками с косметикой… Ладно, пошли ей бог осуществления маленьких надежд ее…
Чьи-то неуверенные шаги призадержались у моей койки. Я открыла глаза: Таня. Я улыбнулась ей удивленно. Не жаловала девчонка соседок по палате вниманием, десяти слов не сказала за неделю, что лежит здесь.
— Я рада, что не подтвердилось это у вас… — сказала она и тоже улыбнулась, скупо раздвинув длинные странного рисунка темно-красные губы. Гладенько причесанная, со слабым нездоровым румянцем на скулах — она запоминалась.
— У вас нет какой-нибудь книжки про Индию? — спросила она, помедлив. — Иллюстрированной?.. Я очень люблю рассматривать цветные репродукции рисунков на тканях, ковровые узоры… Браслеты у них необычные… Ну и скульптура, конечно. У них прекрасная скульптура.
— Кто вы, Танечка? — поинтересовалась я, обрадовавшись ее интересу к тому, что любила. — По профессии?
— Ювелир… буду. Я в художественном училище учусь. — Она вздохнула. — Вернее, училась…
Я достала из тумбочки несколько книжек по искусству и ремеслам Индии. В первые дни моего пребывания здесь я показывала их соседкам по палате. Посмотрели, поахали вежливо и забыли: далеко это все, практического интереса не имеет.
Таня села ко мне на койку, и мы с ней с наслаждением принялись разглядывать традиционные рисунки на тканях — нераспустившийся бутон, полный мелких цветов, подсолнух, пестик подсолнуха, цветок лотоса, паучий, зловещий знак солнца…