Он встрепенулся. А вдруг он сам — глупая рыбешка?
— Что такое? — Он открыл готовальню, вынул циркуль.
— Ты ведь помнишь, она ездила в Копенгаген…
Он раскрыл циркуль. Рука не дрожала.
— Так вот, она вернулась…
Он разглядывал линейку. Надо провести гипотенузу! Его занимала гипотенуза.
— Кондитерскую она оставляла на своих двух помощниц, — сказала мать. — Хочешь кофе?
— Спасибо. — Он взялся за чашку. Обычно кофе разливал он. Он встал было, но она жестом усадила его на место.
— А как же «домашние конфеты»? — спросил он.
— Ах, ты ведь сам знаешь, что домашние конфеты по большей части поставлялись фабрикой. Обман. И тут обман.
Он проводил линию по линейке. Проводил старательно, аккуратно, подперев щеку языком. Он знал, что мать на него смотрит.
— Ну, а где еще обман? — спросил он.
— Она туда ездила с французом-адвокатом.
Так. Гипотенуза. Радиус. Диаметр, окружность…
— Ездила?.. Куда она ездила?
— Милый, я же тебе рассказывала. Сразу после того, как здесь был тот летчик. Она и адвокат Майяр уехали в Копенгаген вместе.
Линейка. Циркуль. Окружность — это кольцо. Нет, это замкнутая линия. А линия — это продолжение точки. А точка — это ничто.
— Ну и что же? — спросил он.
— Ты, верно, не поймешь. Ты… ты еще молод. Но это неприятно.
— Мама! — Он поднял глаза от геометрии. — Что неприятно?
— Тебе этого не понять. Но нам ведь придется принимать ее, разговаривать с ней так, словно ничего не случилось. Ну, как же ты не чувствуешь? Конечно, это не очень приятно.
— Ну и не рассказывала бы мне, — сказал он. — И я бы ничего не знал.
Он снова погрузился в задачу. Но не вполне. Инстинкт нашептывал ему, что не следует выказывать излишнее безразличие.
— Я же ни разу в жизни не видел твоего брата, ее мужа, — сказал он, вставая со стула. — Может быть, ты зря так огорчаешься, мама?
Победа за ним. Не так легко она ему досталась. Где-то внутри боль, что-то кровоточит. Надолго ли у него хватит выдержки? Но сейчас — сейчас победа за ним. Погасить вулкан — как это легко и просто!
Он сжал руку матери, усадил ее на стул, пододвинул сахарницу. Подошел к полке над камином, взял оттуда египетские сигареты. Победа за ним. Она считает, что сейчас в поддержке нуждается не он, а она. Он зажег ей сигарету. Подошел к окну и сказал:
— Ну и снег. Даже Оскарсхалла не видно. — Потом тотчас вернулся на свое место. Только не переиграть. Зажег лампу, осветив чертеж, чтоб яснее разглядеть окружность — замкнутую линию.
— Копенгаген, — произнес он и как бы в рассеянности поднял глаза от задачки. — Наверное, они там ходили по Хюскенстреде.
— С чего ты это взял?
— А ты помнишь Хюскенстреде? Помнишь Овергаде? А Виольстреде? Ты еще купила Бодлера…
Да, да. Победа за ним. Он чуть было не переиграл. Но теперь удалось вернуть ее к воспоминаниям о его детстве.
— Если бы я могла тебя понять! — вздохнула она, отхлебывая кофе.
Снова сети. Ловко расставленные сети.
— Прости, — сказал он. — Это все геометрия…
— А знаешь, эта твоя Мириам… — снова начала она. — Говорят, ее часто видят с учителем-скрипачом…
Гипотенуза. Радиус. Круг. Рука потянулась за циркулем. Циркуль выскользнул. Она сказала:
— Кстати, звонила мать Эрны. У них будут гости, взрослые, конечно, она спрашивала, может быть, и ты…
Сети. Повсюду сети. Круг. Круг проводят циркулем. А в гладком круге тысяча мелких петель. С виду он пустой, математическая абстракция. А на самом деле в нем полно петель, он весь состоит из петель. Уж сейчас-то она наверняка думает, что накинула на эту окружность сеть и что он, бедняжка, в нее попался.
— Хотел бы я знать, к чему ты мне все это рассказываешь? — спросил он.
Она ответила:
— Я тебя не понимаю!
Будто он виноват. Будто он виноват, что она вечно роется в его маленьком мирке, его собственном, неприкосновенном, хочет выкурить его оттуда, чтоб поймать в капкан. Каждый сидит в таком капкане, откуда не выйти. Сидят и подмигивают друг дружке — мне, мол, тут неплохо…
— Ты хочешь сказать, что все на свете — обман?
— Ты с ума сошел, — встрепенулась она. — Ничуть. Просто я считаю, что надо смотреть правде в глаза… Скажи, ты действительно не можешь оторваться от математики?
Он встал. А что, если выложить ей все как есть: эту ее «правду»? И сразу рухнет здание, которое он так заботливо возводил в течение осени, — здание притворства. Показать ей кое-что в истинном свете. Она бы рот раскрыла. В его власти несколькими фразами превратить ее в старуху.