П а в е л. Ничего особенного. Твой старый товарищ Шарохин Павел Федорович решил с тобой не расставаться.
К а т я. Послушай, Павел, что это за шутки?
П а в е л. Пойдем, Катя, проводим самолет. (Выходит.)
Катя растерянно идет за ним. Дверь закрывается.
В землянку входит Д е в у ш к а. Она убирает посуду.
Д е в у ш к а (запевает). «Только раз бывают в жизни встречи, только раз кружится голова…»
Входят Т о с я и В а р в а р а. Тося взволнована.
Т о с я. Ты знаешь, что такое десятая статья?
В а р в а р а. Нет. А что?
Т о с я. Сядь.
В а р в а р а. Что?
Т о с я. Сядь. Десятая статья это острое психическое расстройство.
В а р в а р а. Что?
Т о с я. Человек ненормальный. Это печально, но это факт. Хоть бы он скорей улетел, а то наломает дров напоследок.
В а р в а р а. До чего же мне Катю жалко… А может быть, ты ошиблась, Тося?
Т о с я. Сама читала расписание болезней пять минут назад.
В а р в а р а. Только не надо Кате говорить. Чего зря расстраивать.
Т о с я. Конечно.
Слышен гул пролетающего «Дугласа».
В а р в а р а (идет к двери). Сейчас будем выруливать. Пошли.
В дверях появляется К а т я.
К а т я. Девушки… Я что-то ничего не понимаю.
Т о с я. А что?
К а т я. Павел остался. И почему остался, не могу понять.
Т о с я. Что ж тут не понимать? Лично нам все ясно.
Занавес.
Горница в станичной хатке. Чисто побелены стены. Стол командира полка и рядом второй, длинный, для летного состава. На стене карта-десятиверстка. В углу кабинета — хозяйский буфет. На столике у окна в банке ветка цветущей яблони. За окном — сад. Вечереет. В кабинете за столом над картой — командир полка гвардии майор В о р о н ц о в а — черный кожаный реглан, берет со звездочкой, ярко начищенные сапоги. Входит капитан Т и х о м и р о в а — начальник штаба.
Т и х о м и р о в а. Товарищ майор. Телеграмма от полковника Черевичного с НП.
М а й о р. Давай. Ну, что он? (Читает телеграмму.) «Полк работал хорошо. Бомбили эффективно. В 2.25 и 4.10 отмечены взрывы большой силы». Начальник штаба, чьи экипажи бомбили в 2.25 и 4.10?
Т и х о м и р о в а (смотрит в журнал). 2.25 — Хохлова, Говоркова, 4.10 — Речнева, Олейникова.
М а й о р. Ладно. Что-то я хотела тебя спросить. Да. Как там писателя устроили?
Т и х о м и р о в а. Все в порядке, товарищ майор. Он очень обрадовался, когда узнал, что генерал разрешил ему у нас побыть. Не думал, говорит, не гадал, что буду жить в гвардейском женском полку.
М а й о р. Ты знаешь, все-таки приятно, что это настоящий писатель. А то, помнишь, был этот корреспондент, и все его одни сенсации интересовали. Писатель — он поймет этот, ну, как тебе сказать…
Т и х о м и р о в а. Внутренний мир.
М а й о р. Вот именно, внутренний мир, душу девушек наших, понимаешь?
Т и х о м и р о в а. Да. Когда мы шли, я его провожала, он меня все расспрашивал. Почему-то очень удивился, когда узнал, что я добровольно ушла на фронт с четвертого курса МГУ. «Вы, — говорит, — удивительные все, вы, — говорит, — девушки доброй воли». Расспрашивал, что всего трудней было. Я ему говорю, что всего трудней руководить было, когда назначили начальником штаба. Ведь в вузе какая демократия была, и вот я ему говорю, нужно было привыкнуть к тому, что при моем появлении все вставали, отдавали честь, просили разрешения обратиться… Вообще я сказала, что трудности были.
М а й о р. Ну, а он что?
Т и х о м и р о в а. Он вопрос задал, товарищ майор. Интересно, говорит, с момента, как вы ушли на фронт, ваши интересы, вкусы, стремления не изменились? Не стали ли вы сугубо военным человеком?
М а й о р. Ну-ну… Все этим интересуются, между прочим.
Т и х о м и р о в а. Я говорю, что я стала военным человеком, одела погоны, но, когда приехала в Москву, в отпуск, выяснилось, что все в порядке, все по-прежнему. И интересы не изменились. Волновало все то, что волновало и интересовало раньше — и музыка, и книги, и театр.
М а й о р (улыбаясь). Ну, как он, успокоился?
Т и х о м и р о в а. Вполне… Потом спрашивает — а как, не скучаете по дому? Ведь девушкам, говорит, свойственны такие эмоции…