Лена. Спасибо ему, всем людям спасибо.
Илья. Не жмись ко мне, жалей меня...
С вязанкой хворосту спускается Мамаев и, присев у печки, начинает разводить огонь.
Иди туда. Ты ему как лекарство нужна. Пойдём!
И он сам ведёт её к Темникову. С полдороги, однако, Лена сворачивает к отцу. Илья осторожно выглядывает за дверь. Когда, во утоление последней надежды, Лена начнёт разговор с Мамаевым, он неслышно возьмёт кожан, чужую шапку и, взглядом попрощавшись с Леной, покинет землянку.
Лена (опускаясь возле отца). Папаня, я дочка твоя, любимая... да?
Мамаев молчит насторожась
Ты сказал, давно... попросишь, когда нужно, и он тебе не откажет.
Мамаев. Кого попросить, умница?
Лена. Бога твоего. Не для меня одной, для всех!
Мамаев(пугаясь). Разве можно, молчи!
Лена. Папаня!.. Если он не чёрный старый камень, которому в такой же пещере поклонялись голые, несчастные люди, пусть он сердце моё увидит!
Мамаев оглянулся и уже не заметил отсутствия Ильи.
Не бойся, я сама у дверей стану. (Страстно, сквозь полуслёзы.) Скажи ему: убить его — значит детей моих убить, которых я в мыслях уж на руках носила. Пусть он завтра придёт... когда лицо моё скоробится, как древесная кора. Что ему век людской! Ему, небось, зевнуть тысячелетье нужно...
Мамаев(глухо). Ладно, ладно... Не гляди на меня теперь.
Суетливой рукой он расстегнул ворот рубахи, чтоб высвободить тельный, на тёмном гайтане крест. Лена становится у двери. Он уходит в угол, к полатям. Вскоре жаркий и рваный шопот его наполняет землянку.
...не надоедал тебе, обходился. Всё в руке твоей, моря и горы, и звёздные путя. И мы скачем в страшном вихре твоём, осподи!.. Услыши мои мужицкие слова... исцели воина Дмитрия. Он себя по кровиночке за родину милую отдавал...
Резкий стук прерывает его, и Лене не удаётся удержать дверь. Без шапки, с оружием в землянку врывается Похлёбкин. Позади него стоят люди отряда.
Похлёбкин. Чего заперлись... колдуете? Илья!
Молчание.
Значит, это он по дороге бежал. Догнать!!
Лена. Тише! (Заглянув к Темникову.) Ну, что он?
Сержант (жмурясь и выходя на свет). Кажется, задремал.
Конец третьего действия
Действие четвертое
Вечер того же дня, и землянка та же. только трофейный брезент теперь с помощью колец укреплён на проволоке перед лавкой, где сидит Темников; да пёстрый домотканный половичок постелен на лестнице для тишины; да лампа уже повешена над столом. Фитиль её привёрнут на малый огонь, чтоб не тревожить больного. Вокруг стола, с той же целью сдвинутого подальше от занавески, идёт заседание. Под тулупом замысловато похрапывает Бирюк: посла одного в особенности затейливого пассажа все — Травина, Похлёбкин и Мамаев, оторвавшись от дневничка, — с удивленьем и почтительно взирают на спящего.
Похлёбкин (почти с научным любопытством). Царапина, что ль, в горле у него? Спираль какую выгибает...
Мамаев. Всё забыл, дитя лесное.
Травина дважды кашлянула погромче. Бирюк заворочался и умолк.
Травина. Продолжай, Похлёбкин.
Похлёбкин. ...Итак, спрашиваю, товарищи: кто же именно, несмотря на все эти успехи, виноват, что темпы нашей подрывной деятельности всё-таки занижены? Отвечаю на указанный вопрос. (Твёрдо.) Я!.. доверился в этом отношении Дракину. И хотя сей главный сверчок, как ценно отметил нам товарищ Мамаев, ещё не пойман, имеем надежду, что недолго покойный Хирнер поскучает без любимого дружка. (Мамаеву.) Не марай, дружок, тетрадочки, а найди на прежней страничке приговор. Фамилия та же... только Степана впиши, а Максима вычеркни.
Травина. Надо ещё решить, кто с тобой ночью отправится, Василь Васильич! Удастся тебе в село ворваться — в одну ночь наверстаешь.
Она не досказала: из-за занавески вышел сержант. Он посутулел, и что-то новое объявилось в его походке. Как человек, которому некуда спешить, он выпил воды из ведра, вытер укоротившиеся свои усы и стоит, бездельно глядя в лафетную ступеньку лестницы.
Сержант. Эх, хороша, сытна земли родной водица...
И сам вслушивается в невозвратимое эхо своих слов. Трое из-за стола смотрят ему в спину. Так идёт время.
Похлёбкин. Что ж хозяина-то покинул?
Сержант. Там гражданочка сидит... (В пол-оборота ко всем и понизив голос.) Потешить бы его, други, напоследок. Провожать — так весёлой песней, чтоб земля дрогнула. Шибко любил песню этот человек.
Похлёбкин (Травиной). Добеги налегке до четвёртой. Там у нас все песенные. Да немого прихвати на случай.
Травина (выйдя из-за стола). Не вреден ему шум-то?
Сержант. Теперь ничего ему не вредно, хозяйка.
Травина раскрывает дверь и задержалась на пороге; на её лицо, едва уловимый, ложится отблеск далёкого зарева.
Травина. Товарищи, кажется, Кутасово горит.
Оповестив, она уходит. Все движутся к выходу взглянуть на багровое отражение в зимнем небе. На соломе ворочается от холода Бирюк.
Похлёбкин. Епархия моя догорает...
Его голос дрогнул. Все стоят молча, опустив руки.
Мамаев. Жена у меня там... была.
Похлёбкин (положив ему руку на плечо). Ты так воюй, Мамаев, ровно ничего у тебя не осталося... ни жены, ни яблоньки под окном. Ничего... окроме гнева да громадного отечества!
Бирюк (приподнимаясь с соломы). Тепло-то наружу выпускаете, окаянные. Чай, не лето!
Мамаев. Огонь в Кутасове, Максим Петрович.
Потирая заспанное лицо, Бирюк тоже отправляется поглядеть.
Бирюк. Огонь — хорошо. Всяка горюха бывалая погорает... (Отходя.) Что это мне во сну-то представилось? Лошадь какая-то, некованая. Должно, к морозу.
Два мужика появляются у входа. Очень довольные, они поталкивают друг друга локтями, блестят ровными зубами и молчат.
Похлёбкин. Остальные-то где же, мигуны!
Второй мужик. Идут... (И ему как будто жалко разлучаться с таким весёлым известием.) Слыхал?.. Дракин вернулся. Пьяненькой, видите ли что, а глаз хи-итрый имеет.
Первый мужик. Чего врёшь! Тоскливый, выпитой глаз.
Похлёбкин. Разошлись, значит, с Ильёй-то? Взя-ять!
Бирюк. Не торопись, спугнёшь. А как залетит, мы его враз шапкой моей и накроем.
Он отводит Похлёбкина в сторону и, пока доверительно сообщает ему обстоятельства встречи с братом у Хирнера, в землянку возвращается Травина, с обитателями четвёртой. Между ними — парень с гармонью, Донька и немой. Сержант размещает это множество по краям, оставляя середину свободной.