У нее снова вырвалось это слово; она прикрыла рот рукой, но было уже поздно.
— Ты же знаешь, что я не могу этого сделать.
— Если бы я могла увидеть тебя таким, каким ты был в Асунсьоне… на пасху… в белом облачении…
— Таким ты меня больше никогда не увидишь.
Леон Ривас отвернулся.
— Акуино, Диего, — сказал он, — ступайте на свой пост. Через два часа мы вас сменим. Ты, Марта, снова иди в город и узнай, не пришли ли газеты из Буэнос-Айреса.
— Купите-ка лучше для Фортнума еще виски, — вставил доктор Пларр. — При его норме он быстро приканчивает бутылку.
— На этот раз никто ее с ним не разделит, — сказал отец Ривас.
— На что ты намекаешь? — спросил Акуино.
— Я ни на что не намекаю. Думаешь, я не заметил, как от тебя вчера несло?
В четыре часа Акуино снова включил радио, но на этот раз о заложнике даже не упомянули. Как видно, мир о них забыл.
— Они ни слова не сказали, что исчез ты, — заметил Акуино доктору Пларру.
— Они могут пока об этом и не знать, — ответил доктор Пларр. — Я потерял счет дням. Сегодня четверг? Помню, я отпустил секретаршу на весь конец недели. Она наверняка собирает индульгенции для душ, попавших в чистилище. Надеюсь, нам они не понадобятся.
Через час вернулся Пабло. Похоже, что никто ничего не заподозрил, но он отсутствовал дольше, чем собирался, ему пришлось постоять в очереди, чтобы почтить умершую, — собралось много народу. Когда он уходил, священник архиепископа все еще не появился. Единственное, что его тревожило, — это болтовня Хосе насчет радио. Старик был безмерно горд, ведь, кроме него, никто никогда не слышал здесь радио, а он даже держал его в руках. Пока что он, кажется, забыл о гринго.
— Скоро он о нем вспомнит, — сказал Диего. — Нам следовало бы отсюда уйти.
Пабло возразил:
— Как мы можем уйти? С раненым?
— Эль Тигре сказал бы: «Убейте его сейчас», — возразил Акуино.
— Ты ведь уже мог это сделать, — вставил Диего.
— Где отец Ривас? — спросил Пабло.
— На посту.
— Там должны быть двое.
— Человеку надо выпить. Мое матэ кончилось. Марта должна была принести еще, но отец Ривас послал ее в город купить виски для гринго. Он-то не должен испытывать жажды.
— Акуино, ступай на пост.
— Не тебе мне приказывать, Пабло.
Если такое бездействие будет продолжаться, подумал доктор Пларр, они перегрызутся.
Марта вернулась под вечер. Газеты из Буэнос-Айреса пришли; в «Насьон» несколько строк были посвящены доктору Сааведре, хотя автору и пришлось напомнить читателям, кто он такой. «Писатель, — сообщал он, — главным образом известен своей первой книгой — „Молчаливое сердце“», название при этом он перепутал.
Казалось, вечер тянется бесконечно. Словно сидя тут часами в молчании, они стали частью окружающего их молчания радио, молчания властей, даже молчания природы. Собаки не лаяли. Птицы перестали петь, а когда пошел дождь, он падал тяжелыми редкими каплями, такими же нечастыми, как их слова, в промежутках между каплями тишина казалась еще глуше. Где-то вдали бушевала буря, но она разразилась по ту сторону реки, в другой стране.
Стоило кому-нибудь из них заговорить, как ссора назревала из-за самого невинного замечания. Один только индеец оставался безучастным. Старательно смазывая автомат, он сидел, кротко улыбаясь. Затвор он прочищал нежно, с чувственным удовольствием, словно женщина, ухаживающая за своим первенцем. Когда Марта разлила суп, Акуино пожаловался, что он недосоленный, и доктору Пларру показалось, что она вот-вот швырнет ему в лицо тарелку с обруганным супом. Он ушел от них и отправился в смежную комнату.
— Было бы у меня хоть что-нибудь почитать… — сказал Чарли Фортнум.
— Для чтения тут мало света, — сказал доктор Пларр.
Комнату освещала всего одна свеча.
— Конечно, они могли бы дать мне еще свечей.
— Они не хотят, чтобы свет был виден снаружи. Когда наступает темнота, люди в квартале спят… или занимаются любовью.
— Слава богу, у меня все еще много виски. Налейте себе. Странные отношения, правда? Подстрелили как собаку, а потом дают виски. На этот раз я за него даже не заплатил. Что нового? Когда они заводят радио, они приглушают звук, и я ни черта не слышу.
— Ничего нового. Как вы себя чувствуете?
— Довольно скверно. Как вы думаете, успею я прикончить эту бутылку?
— Конечно, успеете.
— Тогда будьте оптимистом и налейте себе побольше.