123
с кружком эрзац-колбасы и эрзац-чай. Но ведь получить хлеб и чай было делом нескольких минут. Кроме того, привилегированные заключенные — блоковые, писари, капо, парикмахеры — за пайку свою, как правило, не тряслись, а, ценя время, немедленно после вечерней поверки выходили «на улицу» для всякого рода махинаций, именуемых на лагерном жаргоне словечком «органи-зирен».
Сейчас же не только аппельплац, но и проулки меж блоков были пусты. Такое могло иметь место лишь в двух случаях: или в Маутхаузене особый режим, запрещающий заключенным после работы выходить на «улицу» (что было маловероятно), или же всех заключенных сегодня специально загнали в бараки.
— Николай Трофимович, надо срочно узнать… Спросите у вашего пожарного, что, здесь всегда так после работы? — сказал Карбышев.
— Сейчас. Момент…
И Николай Трофимович торопливо, но с соблюдением обычных предосторожностей стал продвигаться туда, где, постукивая нога об ногу, прохаживался моложавый пожарник.
Команда «Ахтунг!» — «Внимание!» застала Николая Трофимовича на полпути. Он резко повернул обратно и получил оплеуху от заксенхаузенского блокового.
— Was los ist? 1 — вдруг бесстрастно раздалось в нескольких шагах от них.
— Мютцен аб! — скомандовал блоковой, сдернул шапку и, оттопырив локти, отрапортовал, что команда вновь прибывших выстроена и все налицо.
— Данке,— сказал оберштурмфюрер и продолжал по-немец-ки: — Ты немец? Профессиональный преступник? Был капо?
— Яволь, оберштурмфюрер! Последние два года я был старшиной блока на ревире в концентрационном лагере Ораниен-бург-Заксенхаузен.
— Ты выглядишь абсолютным идиотом, но, может быть, ты сумеешь ответить и на мой первый вопрос… Что случилось? За что ты ударил этого кретина?
— Он шнырял в строю, оберштурмфюрер.
— Пеппи, запиши номер…
Карбышев понял, что будет дальше. Он сделал шаг вперед и сказал по-немецки:
— Это я послал своего солдата поискать огня. Мне захотелось курить… Прикажите, господин офицер, наказать меня, но не солдата, который выполнял распоряжение старшего.
1 Что такое?
124
Взгляды их встретились. Круглые птичьи глаза оберштурмфюрера ничего не выражали.
— Хорошо,— сказал он, почти не раскрывая рта.— Отставить, Пеппи… Вернитесь в строй, Карбышев, но имейте в виду: здесь нет ваших солдат и вы не вправе отдавать никаких распоряжений… Неужели вам до сих пор это непонятно?
— Мне это непонятно,— сказал Карбышев.
В эту же секунду, изловчившись, Пеппи плеткой ударил Карбышева по голове. Удар пришелся точно по простриженной в седых волосах дорожке. Карбышев покачнулся, но устоял. На его высоком лбу вздулся багровый рубец.
— Гут,— сказал оберштурмфюрер.— Сожалею, Карбышев, но у нас строгая дисциплина. Впрочем, за свои убеждения полезно пострадать. Не правда ли?
Карбышев молчал.
— Проклятый большевистский пес! — прошипел Пеппи.
— Терпение, малыш, терпение,— сказал оберштурмфюрер, нимало не раздражаясь, достал сигарету и, прежде чем прикурить, протянул огонек зажигалки к лицу Карбышева.— Можете воспользоваться… Но быстро!
Карбышев догадался, что его проверяют: действительно ли поискать огня он посылал солдата.
— Николай Трофимович, у вас есть?
Тот трясущимися пальцами извлек из-за пазухи сигарету и подал Карбышеву. Карбышев прикурил от огня, который продолжал держать возле его лица эсэсовец, машинально кивнул.
— Вы все-таки поблагодарили? — усмехнулся оберштурмфюрер.
— В данном случае— да.— Карбышев медленно выпрямился.— Ответьте и вы, господин офицер, если можно, на мой единственный вопрос…
Он сделал несколько затяжек и, почувствовав, что кружится голова, передал сигарету Николаю Трофимовичу, который скоренько потушил ее и окурок спрятал в карман.
— Весьма интересно,— сказал оберштурмфюрер.
— Скажите, о чем вы будете думать… когда за ваши преступления вас после войны поставят к стенке?
— Что значит — поставят к стенке? Когда меня будут расстреливать?— приподнял брови оберштурмфюрер.— Что это за вопрос?
— Я просил разрешения задать единственный вопрос, и, если я вас верно понял, вы разрешили. Но я не настаиваю на ответе… Пожалуйста.
— Оберштурмфюрер, мне кажется, мы опять чересчур много
125
времени тратим на психологию,— сказал Пеппи и нервно похлопал по голенищу своего сапога плеткой, свитой из бычьих жил.
— У нас еще есть время,— сказал оберштурмфюрер, очень глубоко затягиваясь и не сводя заострившегося взгляда с Карбышева.— У нас время еще есть. Так вас интересует…
— Да, очень,— сказал Карбышев.
— …О чем я буду думать, когда ваши солдаты станут убивать меня? — Оберштурмфюрер надменно поднял голову.— В виде исключения я отвечу на этот ваш единственный вопрос… Сперва я буду убивать ваших солдат, очень, очень много ваших солдат. Потом опять и опять, пока моя рука способна держать оружие. Но если когда-нибудь где-нибудь возникнет ситуация, при которой я, расстреляв патроны, попаду в руки противника,— о, можете не сомневаться, я-то сумею умереть как солдат фюрера!
— То есть?
— Молча. Одиноко… Без всяких эти:: мыслей.
— Данке,— сказал Карбышев.
— А вы уверены, что ваши солдаты будут меня расстреливать? — помедлив, неожиданно спросил оберштурмфюрер.
Карбышев нахмурился.
— Я бы не желал повторять… если это, конечно, не допрос.
— Нет, не допрос.— Оберштурмфюрер вновь очень глубоко затянулся и добавил прежним подчеркнуто спокойным тоном: — А вообще-то, я буду долго жить, Карбышев, очень, очень долго! — И, кивнув сопровождавшим его эсэсовцам, двинулся по обочине плаца в сторону крематория.
— И охота была вам связываться с ним! Ну, ударили… Ну что делать! На то и концлагерь,— сумрачно сказал Верховский.— Ведь не люди…
— Что он сказал вам, товарищ генерал? Какие здесь порядки? Кого расстреливать? — спросил Николай Трофимович, плохо понимавший по-немецки и не перестававший остро тревожиться насчет того, почему безлюдно на аппельплаце.
— А все ведь из-за вас,— укоризненно сказал ему Верховский.— Стояли бы, где застала команда, а не бегали.
— Я и не бегал. Нечего попрекать.
— Товарищи, хватит! — сказал Карбышев.— Спрашивать у офицера о здешних порядках, Николай Трофимович, вы же сами видите…
— Да уж видим! А все же… Может, ткнуться еще разок к пожарнику?
— Я сам поговорю с ним,— подумав, сказал Карбышев.
Верховский болезненно поморщился.
126
— Не делайте этого, Дмитрий Михайлович. Не ставьте себя снова под удар, ну их к чертовой матери! Людей загнали на блоки, это и так видно.
— Нет, я поговорю,— сказал Карбышев и стал следить за тем, когда пожарник обернется в его сторону.
12
В это время из четырехгранной трубы крематория повалил густой дым. Пробился язык огня, небольшой, тускловатый, который на глазах разрастался и светлел. Пахнуло удушливо-сладковатой гарью.
— Постэн айне — нихтс нойес!1 — раздалось с деревянной галереи над головами людей.
За воротами послышалось: «Данке», побрякало что-то металлическое, тоскливо проскулила, начав с басовой ноты и кончив тоненьким свистом, сторожевая овчарка.
Из-за угла бани-прачечной показалась неестественно округлая фигура человека в голубой шинели, украшенной крупными медными пуговицами.
— Постэн цвай — нихтс нойес! — поглуше донеслось со стороны угловой сторожевой башни.
Округлая фигура, чеканя шаг, тянула за собой цепочку других фигур в голубых шинелях. Карбышев заметил, что их пожарник встрепенулся и в ту же секунду глянул на него. Карбышев жестом показал, что просит подойти. И тогда пожарник рванулся к строю и с грубой немецкой бранью набросился на Николая Трофимовича.
— Быстрей говорите,— сказал он Карбышеву.
— Если нас убьют, сообщите советскому командованию, как погиб со своими товарищами генерал Карбышев и кто наш убийца.
— Слушаюсь! Я постараюсь вернуться сюда через два часа… Лос! — прикрикнул он, дал пощечину Николаю Трофимовичу и громко, гневно произнес по-немецки: — Быстро сюда сигареты!