В самом деле, смешно, как с помощью небольшой поправки или опустив мелочи, умолчав о причинах, чуть-чуть исказив действительные события, поражения могут превратиться в победы, неудачи — в геройство.
Должен, правда, признаться, что сам Хасан никакого отношения к созданию этой сказки не имел. Она была нужна нам, а не ему. Нам хотелось верить в то, что есть люди, которые могут сделать больше обычного. И он был таким в известном смысле, он мог пойти на подвиги, по крайней мере судя по тому, как он принимал все, что с ним случалось. Улыбкой он возмещал ущерб, он создал свое внутреннее богатство, он верил, что в жизни существуют не только победы и поражения, но и дыхание, созерцание, возможность слышать, существует слово, любовь, дружба, обыкновенная жизнь, которая во многом зависит только от нас самих.
Ну ладно, существовать-то они существуют, несмотря ни на что, но звучит все это довольно смешно, похоже на детские рассуждения.
За три дня до возвращения Хасана Али-ага так разволновался, что не мог ни разговаривать, ни играть в тавлу, ни есть, ни спать.
— Ты ничего не слыхал о гайдуках? — то и дело спрашивал он и посылал меня и Фазлию разведать на постоялых дворах у погонщиков, а мы приносили благоприятные известия, которым он не верил или толковал их по-своему, соответственно своей тревоге:
— Давно о них ничего не слыхать, а это еще хуже. Одолели они, никто их не преследует, того и гляди, на дороге засаду поставят. Фазлия! — внезапно окликнул он слугу, не обращая внимания на то, что в комнату вошла его дочь, жена кадия; судьба Хасана была для него важнее.— Собери десяток вооруженных людей, найми лошадей, поезжай навстречу. Подожди его в Требинье.
— Он рассердится, ага.
— Пускай сердится! Придумай какую-нибудь причину. Покупай смокву, покупай что хочешь, только не возвращайся ко мне без него. Вот тебе деньги. Плати не торгуясь, загони лошадей, но поскорее возвращайся.
— А как ты, ага?
— Я буду ждать вас, вот я как. И больше не спрашивай, ступай!
— У тебя денег хватит? — спросила дочь.— Я могу добавить.
— Хватит. Садись.
Она опустилась на скамью, у ног отца.
Я хотел выйти вслед за Фазлией. Старик остановил меня, видимо не желая оставаться наедине с дочерью:
— Ты куда?
— Пойду в текию.
— Текия может и без тебя обойтись. Когда сам станешь таким, как я, поймешь, что все обходятся без нас.
— Только мы не обойдемся без всего, даже если станем такими,— спокойно, без улыбки произнесла дочь, упрекая отца за Хасана.
— А чего ты удивляешься? Разве я уже умер, чтобы обойтись без всего?
— Нет, не дай бог, я и не удивляюсь.
Мне было неприятно. Я помнил наш с нею разговор о предательстве и теперь отводил взгляд, чтоб наши глаза не встретились. Она смотрела спокойно, прекрасная, уверенная в себе, такая же, как и во время того разговора, о котором я не забываю. Как и в моих воспоминаниях, которые рождались помимо моей воли.
Я отводил взгляд в сторону, но видел ее, какая-то искра мерцала во мне и тревога. Она заполнила собой все пространство, изменила его, все стало странно волнующим, грех пал на нас, мы оба несли в себе тайну, словно прелюбодеяние.
Но как она может быть спокойна?
— Тебе ничего не нужно? — заботливо спрашивала она отца.— Тебе не тяжело одному?
— Я давно один. Привык.
— Неужели Хасан не мог отложить поездку?
— Это я его послал. По делам.
Она усмехнулась на эту ложь.
— Я рада, что он с друзьями. В компании легче. И он у них под рукой, и они у него. Я только сегодня узнала, что он уехал, и поторопилась к тебе.
— Могла бы прийти и когда Хасан дома.
— Я только что встала с постели.
— Ты болела?
— Нет.
— Чего ж ты тогда лежала?
— Господи, неужели я все должна говорить? Кажется, ты станешь дедом.