С криком несутся птицы по черному небу, люди молчат, у меня стынет кровь от ожидания.
15
Истина со мной. Истину я говорю.
Долго не мог я уснуть той ночью. Наконец заснул и просыпался почти каждую минуту, чтоб не потерять одну мысль и во сне и наяву, не успевая додумать ее, убежденный, что не сомкну глаз и всю ночь проведу так, полуодетый, чтобы события не застали врасплох.
Я не мог рассуждать последовательно, может быть, из-за сна, что обрывал нить и нарушал порядок, или из-за нетерпения, заставлявшего поскорее добраться до сути, я непрерывно снова переживал встречи с этой троицей, больше всего с кадием, медленно, без спешки, следя за каждым их жестом, полным изумления, страха, надежды, продлевая этот миг, елико возможно,— этот дивный миг, когда все рушится: корень вырван, но никто этого еще не осознал, живут по старой привычке, в них нет растерянности, они еще не унижены. Их страх — вот что прекрасно. Протест против собственного падения. Страх, неизвестность, проблеск надежды, беспокойство во взгляде. Или еще лучше (я вводил их опять в игру, заставлял начать сначала): для них все кончено, а они этого не знают, не верят, стоят пока прямо, дерзко, уверенно, как прежде, как всегда до сих пор. Мне не хотелось видеть их уничтоженными, моя ненависть угасала, когда мысль невольно, не повинуясь мне, уходила дальше, чем я хотел. Ненависти, как и любви, нужны живые люди.
Меня разбудила частая стрельба где-то в городе. Началось?
Стояла еще хмурая ночь. Я зажег свечу и взглянул на стенные часы. Скоро рассвет.
Одевшись, я вышел в коридор. Хафиз Мухаммед стоял в дверях своей комнаты, накинув кафтан на меху. Неужели он никогда не спит?
— Я услышал, как ты одеваешься. Куда спозаранку?
— Почему стреляют?
— Не впервой. Что тебе за дело?
— Не из-за хаджи Синануддина ли?
— Почему станут стрелять из-за хаджи Синануддина?
— Не знаю.
— Не ходи. Узнаем, когда рассветет.
— Я тотчас вернусь.
— Темно, опасно, разные люди бродят. Боже милостивый, неужели тебя так огорчила его беда? Неужели из-за своей доброты ты должен пострадать?
— Я должен посмотреть.
— Чего ты ждешь?
Я пробирался вдоль заборов, вдоль стен, нырнул во тьму, когда мимо пробежали какие-то солдаты, после тюрьмы меня преследовал непонятный страх перед быстрыми чужими шагами и суетливой беготней, я боялся всего, что происходит внезапно. Сейчас мне хотелось знать, что происходит. Мне хотелось успеть, увидеть, вмешаться.
Вмешаться во что?
В самом деле, чего я жду, на что надеюсь?
Все мои надежды заключались в письме, которое гонец увез силахдару Мустафе в Стамбул. И если оттуда вскоре не придет катул-фирман или хотя бы письмо о смещении виновных, значит, нет больше в мире сыновней любви и порядочности. А об этом страшно и подумать, поскольку жизнь не стоила бы тогда медного гроша.
Но даже если этого нет, я верю в дерзость всемогущих людей. Это обмануть не может. Неужели султанский силахдар может допустить, чтобы провинциальный чиновник таскал его отца по тюрьмам? Он будет бороться с этим своим позором, даже если более сильные стоят перед ним, а от этих вообще полетят перья во все стороны; нрав у него наверняка не ангельский, рука нелегка, если он сел на такое место.
Он все сделает вместо меня. Мне оставалось только ждать, и это самое лучшее и самое надежное. Но как изолировать чаршию? Как только я избрал хаджи Синануддина в качестве приманки, я тут же привлек обитателей чаршии. Они могли все испортить, но как по-другому я мог поступить? Если бы хаджи Синануддина освободили слишком скоро, без шума, не причинив ему вреда, все оказалось бы напрасным. А я ожидал все-таки, что он предпримет что-то посерьезнее и потяжелее. Не знаю что. Может быть, его посланец уже пришел к вали с обвинительным иском. Может быть, он наймет головорезов, бывших солдат, чтоб они похитили узника. Может быть, он натравит янычар, чтоб лишить их всех власти. Мало кто знает об их делах, но я надеялся, что такие вещи не пройдут тихо. Надо, чтоб услышали как можно дальше. Но не хотелось бы, чтоб это произошло помимо меня. Я должен получить по своему счету.
Возле каменного моста навстречу попался ночной сторож.
— Куда спозаранку, шейх-эфенди?
— Часы обманули.
— Боже мой, вот она жизнь. Кто может, тому не спится, а кого все время в сон клонит, тому суждено ночь на ногах провести.
— Есть что-нибудь новое?
— Как не быть! Всегда что-нибудь новое происходит. Только мне никто ничего не рассказывает, вот я и не знаю.