— Ну, на чем мы остановились?
Тут Мухарем Пево на радостях заказал музыкантам песню и сунул было руку в карман за деньгами. Осман глаза выпучил, а из них прямо пламя пышет — смотреть страшно, кровь в жилах стынет, но через минуту снова будто солнышко проглянуло, и он сказал Пево:
— Ты сегодня в карман не лезь!
А сколько он заплатил Зайко, сколько заплатил музыкантам, слугам, одному ему ведомо, платил с глазу на глаз, по-благородному, только, видно, деньги огромные, так уж они все на него смотрели, улыбались, кланялись, готовы были три дня и три ночи не присесть, чтоб ему услужить. Но как только муэдзин стал сзывать на утреннюю молитву, Осман поднялся и сказал:
— Счастливого вам байрама, братья! И спасибо, что оказали мне честь встретить праздник как подобает.
И трезвый как стеклышко, будто и не пил ночь напролет, простился с Зайко, музыкантам велел не провожать далеко, праздник, мол, байрам, люди уже идут на молитву, не надо им мешать. Проводили музыканты Османа и его друзей до моста, на мосту сыграли последнюю песню, прохожие останавливались, а он прижимал руки к груди, кланялся и поздравлял их с праздником. Потом со всеми перецеловался, и с Махмудом тоже, двукратно, в обе щеки, и пошел домой. От волнения Махмуд не мог заснуть, вылил на голову два ведра воды, чтобы прийти в себя от ракии и от счастья, и долго после этого рассказывал об Османе и о незабываемой ночи, проведенной с ним.
Не очень-то это походило на Османа Вука, правда, мне не доводилось видеть его кутежи, но сдержанность и уравновешенность совсем не в его характере и обычаях. Или Махмуд что-то переврал, или я ровно ничего не знаю об Османе Вуке.
Лишь когда я услышал, что́ произошло той ночью в крепости, я начал кое-что понимать.
А в ту самую ночь, накануне байрама, из крепости похитили и увезли Рамиза.
После яции несколько всадников подскакали к воротам крепости, громко ударили кольцом и приказали караульному позвать коменданта — привезли, мол, важное распоряжение вали. Комендант вышел к воротам, ему показали письмо, и он впустил двоих в крепость, прочие же остались ждать за закрытыми воротами.
Что случилось потом, никто точно не знал, и об этом можно было только строить догадки, чем и занимались даже участники и свидетели происшедшего. Двое незнакомцев набросились на коменданта в его башне, хватили алебардой по голове и истекающего кровью оставили лежать на полу. Ключаря скрутили в караульном помещении у входа в подземелье. Потом вернулись к воротам, будто собрались уходить, караульный открыл им ворота, и не успел он обернуться, как тоже получил алебардой по голове. Он-то первым и очнулся — то ли потому, что был моложе, то ли голова оказалась крепче, то ли стукнули его не так сильно,— запер распахнутые ворота, поднял тревогу, разбудил стражников, те нашли ключаря, который хоть и пришел в себя, но понятия не имел, что с ним случилось, и сильнее всех пострадавшего коменданта. Коменданта долго не могли привести в чувство, поливали водой, растирали, и все впустую, пока наконец не догадались поднести под нос ракию и немного влить в рот — тут к нему вернулось сознание, но подняться он так и не сумел. На голове был большущий желвак, его тошнило, в теле слабость, в голове туман.