Пока Мустафа и хафиз Мухаммед раздевали и мыли меня, потрясенные, перепуганные, я тщетно пытался овладеть своими дрожащими руками и ногами, а у меня ведь нашлись силы, чтобы не устыдиться этого и не испугаться. Тлеющий огонек вспыхнул несколько раз, будто разгораясь, страшный гул и панический страх мгновенно ожили, но мне опять удалось стереть картину того, что миновало и что пока не болело. Миновало, убеждал я себя, ничего не произошло, что могло взволновать меня сверх меры, только бы не было хуже, пусть все на этом кончится. И я жадно вслушивался в их бессвязный разговор, в расспросы Мустафы о том, что случилось, так как он ничего не понимал, в испуганную одышку хафиза Мухаммеда, сквозь которую просачивались неловкие слова ободрения, сердитые окрики на Мустафу, угрозы кому-то неопределенному, неведомому, имя которому было «они». Это его негодование поддерживало во мне огонек злобы, рожденный нанесенным оскорблением, и, когда молла Юсуф вернулся из мечети и встал молча у двери, мое желание действовать еще более окрепло. Я поскорее воспользовался этим, опасаясь проявления другого желания — ничего не предпринимать. Я написал жалобу валийскому судье и отдал ее Юсуфу перебелить.
Сон не шел ко мне, когда я лег. Написанная жалоба мучила меня, она оставалась еще со мною, я колебался, отправлять ее или порвать. Если я ее брошу, на этом все и кончится. Но тогда оживет потаенное, притушенный фитилек разгорится. Вновь услышу я гул, от которого замирает сердце. Пошлю жалобу — сохраню веру в то, что могу найти защиту, могу обвинить. Мне эта вера была необходима.
Казалось, я ни на миг не сомкнул глаз, однако меня разбудили чьи-то совсем не осторожные шаги в комнате и свет свечи. Надо мной наклонился человек со сплюснутым лицом, который передавал мне угрозу муселима. Второй, незнакомый, держал свечу.
— Что вы ищете? — спросил я оробело, пробуждаясь ото сна, смущенный их дерзостью.
Он не спешил с ответом, насмешливо, с любопытством, как и в тот вечер, глядел на меня с дружелюбной хитринкой, словно мы оба знали о какой-то забавной штуке, она сближала нас и давала случай повеселиться, ничего не говоря вслух. Его спутник освещал меня в постели, будто я был одалиской.
— Не послушался ты меня,— весело произнес первый.— А я ведь тебя предупреждал.
Он взял свечу и принялся осматривать комнату, заглядывая в книги. Я думал, что он небрежно расшвыряет их, но он аккуратно ставил на место.
— Что ищешь? — взволнованно спросил я.— Кто вас пустил? Как вы смели войти в текию?
Голос мой звучал тихо и робко.
Он удивленно взглянул на меня, ничего не ответив.
Обнаружив жалобу, прочитал ее, покачал головой.
— Зачем тебе это? — спросил с удивлением. И сам ответил: — Твое дело.
Жалобу он сунул в карман.
А когда я, вспыхнув, сказал, что пожалуюсь муфтию, он с сожалением посмотрел на меня и махнул рукой, давая понять, как скучно объясняться с наивным человеком.
— Твое дело,— повторил он.— Давай одевайся.
— Ты велел одеваться? — Мне показалось, будто я не расслышал.
— Велел. Можешь и так идти, если хочешь. И поторопись, не доставляй неприятностей ни мне, ни себе.
— Хорошо, я пойду. Но кто-то за это ответит.
— Так-то лучше. Кому-то всегда отвечать надо.
— Куда вы ведете меня?
— Ах, куда мы тебя ведем!
— Что мне сказать дервишам? Когда я вернусь?
— Ничего не говори. А вернешься сразу. Или никогда.
Это не было грубой шуткой, я услышал откровенную правду о том, что могло случиться.
В комнату вошел хафиз Мухаммед, он был вне себя. И весь белый — в белых чулках, в белой рубашке, с побелевшим лицом, словно покойник, вставший из могилы, и не мог выговорить ни слова. Добра это не сулило. Я чего-то ждал от него, понимая, насколько это неразумно.
— Они пришли за мной, уводят,— сказал я, указывая на ожидавших меня людей.— Надеюсь, скоро вернусь.
— Кто они? Кто вы?
— Давай! — торопил меня ночной гость.— Кто мы! Каких только дураков нет на белом свете! Уведем тебя, тогда узнаешь, кто мы.
— Уводите! — вдруг неожиданно крикнул этот покойник.— Всех нас уводите! Все мы так же виноваты, как и он!
— Дурак,— ответил презрительно полицейский.— Не лезь без очереди, можем и за тобой прийти.