Какие-то лица девушек и женщин проплывали за окнами, И останавливались, и складывали руки возле глаз, вглядывались. Их лица были добрыми и смотрели в тихой, ласковой надежде. Они, быть может, никого никогда не любили. И страшно им было оттого, что могут они полюбить. Точно так же, как было страшно мне всякий раз, когда я чувствовал, что могу полюбить человека. Потом они уходили к озеру и смотрели в небо, на окно, где мой кот сидел и расчесывал свои белые усы, расчесывал языком, расчесывал старательно, как расческой.
Я проснулся, в комнате ходил туман. Слышался ровный говор воды, словно шумит глубокий лес. И я увидел, что из глубины каменной стены под окном бьет водопад и вода его рассекается в воздухе брызгами так, что в комнате сверкает высокая радуга. Под радугой проплывал далекий парусный фрегат. На мачтах фрегата вместо вымпелов сидели райские птицы. Райские птицы пели на все море веселыми человеческими голосами. По палубе расхаживали какие-то смуглые люди и поочередно смотрели на меня в подзорную трубу. Очередь была большая. Подзорную трубу держали в руках люди с широкими кружевными рукавами. Людям приятно было смотреть на человека, который проснулся и лежит. Они издали махали мне платками, улыбались и посылали воздушные поцелуи. Платки их были тоже кружевными; вполне возможно, что кружева эти были льежского происхождения. Там даже несколько раз выстрелили из пушки. Это был замечательный салют. От него закачался увядающий подсолнух в стеклянной банке у меня на подоконнике.
За окном слышался какой-то говор и шелест. Я посмотрел из окна вниз и увидел, что там бежит ручей. Ручьем текли с горы опавшие листья. В этом ручье текла одна листва и не было воды. Листва журчала, она светилась, прохваченная холодным солнцем осени. Она даже пела, эта листва. Ветер рябил рыжий разговорчивый рокот резвого ручья, а тот проворно торопился в озеро. По озеру, гладкому и чистому, уже далеко растекался листопад.
Я вышел из дому и умылся из этого ручья. Я вышел, чтобы сделать один-второй прохладный глоток его листвы. Луна все еще стояла в небе. Только теперь она была маленькая и совершенно белая, как лица тех, что ночью заглядывали ко мне в окно, или кружева любопытных, посматривавших на меня в подзорную трубу.
Я поклонился такой высокой луне, снял шляпу и широко провел ею в воздухе слева от лица и вперед, к приподнятому носку выставленного сапога. И такое это было благостное утро, хотя созвездий на небе видно не было.
ДЫХАНИЕ СПЕЛЫХ ЯБЛОК
Какие у ранней осени удивительные рассветы! Прозрачные, чистые, робкие. Так и хочется бережно произнести полузабытое слово — непорочные. Какая молодость в этом чуть вспыхнувшем, но всесильном, растущем, всезажигающем и поющем луче! В той росе, в том дыхании красных и желтых листьев, в том запахе угасания и грусти. Каждое утро как бы рождаешься заново и заново готов начать жить, словно все прежние дни, недели, месяцы, годы были только началом, только преддверием жизни.
А по садам! Это не яблоки, это красные, золотые, белые отяжелевшие светила горят среди листвы. В утреннем ветре, в сиянии окон и деревьев эти маленькие планеты кружатся вокруг яблонь, с медленным пением пролетая среди ветвей. И в каждом из них, если вслушаться, бьется сердце.
И так на весь день. Пойди по той тропинке в гору, зайди к тому высокому хутору, что зовется Нечистово, зайди к нему со стороны лесов. И среди дороги ты вдруг услышишь запах яблок. Это запах из леса, вернее — с лесной опушки. Там осыпано жемчужными, немного одичавшими яблоками высокое дерево и дышит тебе в лицо. Там жил когда-то человек, но вот оставил дом и уехал. А может быть, умер. Может быть, его убили здесь, прямо на опушке, враги из черных автоматов. А потом сидели у него в избе и ели яблоки с этой прекрасной яблони. Она тогда была так молода. А потом ушли. А дом сожгли. И только яблоня осталась тут, как старый и грустный свидетель, который помнит походку, речь, запах рук и нежность пальцев того человека. И лунными ночами, когда все оживает, яблоня уходит со своего места. Она бродит по старому пепелищу, склоняется над могилой, и долго плачет, и что-то шепчет грустным, нежным языком.