За два года с приходом Алексеева многое свершилось тут, на этих берегах, из того, что было задумано или чего никто не задумывал. А кое-что из задуманного и не свершилось. Так что есть над чем погоревать и есть чему радоваться. Так в жизни всегда и бывает.
Вот довольно часто я называю Глубокое удивительным селом, прекрасным уголком и все в таком роде. Но значит ли это, что Глубокое так явно и недвусмысленно превосходит все, что есть на свете, а люди здешние составляют какое-то крайнее исключение среди других? Нет. Совсем не так я думаю, когда пишу или произношу эти слова. Действительно, для сердца моего Глубокое со всеми своими озерами, лесами, пашнями сделалось местом исключительным и редкостным. Но пишу я о нем главным образом потому, что здесь, среди этой красоты и природной гармонии, протекают процессы в общем свойственные всей нашей земле, особенно той земле, которую величественно и деловито мы в последние годы именуем Нечерноземьем. А тут, среди этой красоты и естественности, все особенности, все сложности начатого нами в Нечерноземье преобразования смотрятся особенно вещественно, объемно и поучительно. И еще здесь, в Глубоком, как, впрочем, некогда в Пыщуге, я острее чувствую, что любой человек, любая человеческая жизнь, любое доброе или хотя бы просто значительное дело достойны того, чтобы о них написать. Все исполнено особого смысла, красоты, тревоги, поэзии, высокой радости или глубокой скорби. Случайная дорожная улыбка, внимательный прохожий взгляд, отзвук далекой песни, оброненное сердцем слово так же прекрасны, как свет далекой звезды, вечернее касание ветром цветущей сирени, звук падающих в бочку капель дождя, равномерный и одинокий блеск летящего над сонными деревнями спутника.
Где-то там, за озером, как будто бы проснулась тихая скрипка и повела какое-то отдаленное пение. Или это ветер шумит по бревнам моего дома? Да нет. Чего уж такого общего между ветром и скрипкой? Да и ветра никакого нет. Тишина. Тишина, и ложится на землю тонкий мороз. Да то и не скрипка совсем. То тихая и добрая виолончель. Но где же и откуда взяться тут виолончели? Нет, это просто наваждение. Или такой мороз такими нежными руками заковывает лед по берегам и вглубь глядится синими зрачками и дует на воду, чтоб тонкий лед зелеными полосками ложился под зарей, светился и звучал. А на рассвете как будто кто-то улыбнется там, за гейденовским парком. С такой улыбкой школьники бегут вдоль берега на уроки. С такой улыбкой молодая женщина спускается с корзиной стиранного чистого белья к воде. С такой улыбкой… Нет, это иней. С такой улыбкой нежный тихий иней приходит и ложится на ветви сосен, кленов, лип. Он делает их легкими, послушными, он придает достоинство любому позабытому на дереве листку и каждой ветке. Он, может быть, играет что-то, этот иней, но я не слышу.
Я думаю сегодня о другом.
КРУЖЕНЬЕ СНЕГОПАДОВ
Озера спят. Они закованы тяжелыми заснеженными льдами. Они далеко просматриваются сквозь облетевшие чащи лесов повсюду и везде. Лежат спокойные, сияют снегами, утоптаны дорожками, прострочены тропинками, расцвечены следами. Вон голубеет резвый след, как колокольчики рассыпал заяц вдоль озерка. Молчат мои озера и что-то думают в тиши своих глубин.
Но вот спокойные, чуть сероватые туманы опустят облака на землю. И словно музыка склонилась на поля. Склонилась к хуторам, ложится на озера. Все одевает дымкой, сначала мелкой, потом потяжелее. Деревья, крыши и заборы — все приобретает чистый, ровный цвет, неуловимо и прозрачно. Молоденький березник становится малиновым. И ели опускают до земли тяжелые заснеженные шали, их шишки заалели и стали влажными, душистыми. Шишки дышат и шепчутся со снегопадом. И стая деловитых клестов проходит по ветвям.
Сугробы наполняются воздухом и сами превращаются в облака. Они поднимаются над своими лесными полянами. Они плывут среди кустов и валунов, среди холмов и деревень. Ручьи среди холмов как будто на мгновение проснутся; там, в буреломе, среди мхов, они чуть слышно запоют своей прозрачною и темною водой. Водой, такою драгоценной и послушной.