Все сидели, выпивши помногу, но никто не хмелел. Калина сдала карты, а патефон все молчал.
— Ну-ка, включи-ка радио, Что делается? А то уж и про войну за картами забыли, — сказал дед Марии.
Мария привстала, включила круглое черное радио над окном.
Тысячами голосов горько, требовательно из черного репродуктора вступила в комнату суровая, жестокая песня:
И стало в избе так тихо, будто потушили свет, а за окнами идет дождь. Все замерли и вроде осунулись. Продолжение песни понять было трудно: радио хрипело, видно, где-то стороной шла гроза. Но было ясно, о чем говорит песня, и стало от слов ее не весело, но проще и уверенней.
А поющие голоса были похожи на те, что летом пели среди села «Орленка».
Розданные карты остались лежать на столе. Все некоторое время посидели молча и начали расходиться. Сквозь сени проходили осторожно, словно кто-то спал там. Только слышно было, как уже на крыльце Бедняга тихо сказал:
— Давай, Зосимыч, закурим. — Повременил и добавил: — Сперва твои, потом мои.
Шел мелкий осенний дождь. Небо низко проносилось над землей серыми облаками. Облака еле видны были в темноте. Ветер порывисто посвистывал над воротами, в скворечнике, и раскачивал скворечник. Енька и Наташа вышли на улицу и остановились возле ворот. Кто-то маленький сидел под окнами на скамейке. Он сидел, прижавшись к стене, будто прятался. Енька направился к лавочке. Маленький человечек вскочил и бегом бросился к озеру, в сторону мельницы, путаясь на бегу в длинной одежде.
Наташа села на лавочку. Енька сел рядом. Они долго слушали, как шелестит по холодным крышам дождь, Порой срывались и падали с березы листья, они падали то в огород, то на дорогу. С дальнего конца деревни неторопливо прошла к озеру Калина. Она шла, накинув на голову клеенчатый черный Митькин плащ.
— Если бы тебя на фронт взяли? — сказала Наташа.
— Я бы пошел, — сказал Енька.
— И я бы с тобой пошла.
— Кто же тебя возьмет? Кому ты там нужна?
— Я раненых выносила бы.
— Кого же ты вынесешь? Вон дядю Сашу вынесла бы?
— Так он же не на фронте.
— Ну а так, вынесла бы?
— Калина бы вынесла, — сказала Наташа.
— А Митьку?
— Тебя бы вынесла.
Енька засмеялся.
— Ты бы хоть рубашку запахивал. Ходишь, как Федька Ковырин, — сказала Наташа и холодными пальцами стала застегивать Еньке воротник.
— А чего Федька Ковырин? Чего он мне?
— Хулиган он.
— Какой он хулиган… Дерется только, да и все.
— Все равно хулиган. Злой он какой-то.
Дождь ровно и мелко сыпался на крышу, ветер иногда раздувал его и рассеивал до самой лавочки. Тогда Наташа ежилась и близко приникала к стене. Калина прошла назад и потом, опять одна, прошла к озеру.
— Инка, поди, это была, — сказал Енька.
— Она. Все к Олегу ходит, тварь, — сказала Наташа.
— Чего это ты на нее?
— А чего она ходит?
— Тебе жалко?
— Не жалко. А Зина из-за нее на Иртыш не пошла.
— А чего она? Она ведь ничего, — сказал Енька строго.
— А тогда тебе влетело от матери из-за нее за Олега. На тебя ведь подумали, да и вся деревня злилась, когда искали.
— Ну и что? Не она же это сказала.
— Из-за нее. Из-за нее, поди, везде одна беда.
Енька промолчал.
Дождь редел. Слышно было, как Мария шумно задула лампу и полезла на полати.
— Спать отправилась, — сказал Енька. — А сама не уснет. Все думать будет.
— Где же тут уснуть, — сказала Наташа.
От озера к деревне шли Калина и дядя Саша. Они шли по дороге, на расстоянии друг от друга, не переговаривались. Калина шла, накинув плащ на голову, а дядя Саша — поднявши воротник пиджака.
Утром шел Олег из деревни в село. На половине пути догнала его Инка. Она не окликнула. Она дошагала и взяла сзади за локоть. Олег вздрогнул и оглянулся.
— Чего тебя так долго не было? — спросил он.
— Дела всякие были, — сказала Инка.
— А я уж думал, не придешь.
— Ну что ты. Я ведь еще вчера пришла.
— А я тебя не видел.
— Ты у Еньки был. Я видела, как ты тащил патефон.
— Чего же не позвала?
— Так. Не хотелось. Не ходи в школу, — попросила Инка.
— А чего делать будем?
— Пойдем ходить куда-нибудь. Не ходи.
— А я и книжки взял. Куда же их. С ними, что ли, таскаться?
— Спрячь в лесу. Завтра возьмешь.
Они свернули с дороги в лес, под шелест поредевшей солнечной листвы, и спрятали школьные книжки в норе, где, может быть, спала до этого лиса или родились волчата.