…По темной стеклянной воде мы выходим в огромные, до синевы темно-зеленые ворота бухты навстречу холодному рыжему солнцу, волне и ветру.
Идем мимо сбегающей к берегам пустынной тайги. Коршуны неподвижно висят над ней. Она молчалива. Она скалит каменные зубы.
Она ждет нашей близкой атаки.
1931
Столица пролетариата победившего
Сюда, дружище! Ты долго ждал? Да, мы застряли в Мытищах. Электропоезда вправе обгонять запоздавший почтовый. Что нового в Москве? Рассказывай. Выкладывай подробно. Нет, подожди. Ты выходной? Тогда возьмем извозчика, и ты покажешь мне Москву, как самому недоверчивому интуристу.
Не удивляйся. Я не был здесь девять лет. Помнишь, как в 1922 году наш эшелон прибыл из Харькова на Курский вокзал? Мы шли из теплушек в обязательные бани. Казалось, после фронта Москва спятила с ума. На Кузнецком — в витринах пирожные, хари в котиковых шапках. По вокзалам — тиф, бредовые ночлежки. Мы с тобой ночевали тогда в Спасских казармах. Ложились в шинелях, в шапках, сверху накрывались матрацами. В окнах была фанера. Политруки читали при свечках.
…Извозчик! Извозчик! Что они у вас, умерли, что ли? Какое такси? Ну, друг, машина не для нас. Я лучше извозчиком. Дешевле? — тебе виднее. Товарищ шофер, везите нас в центр.
Товарищ шофер, немного медленнее. Этот дом похож на корабль. А за ним что? По-прежнему Ермаковка. Клоповник за гривенник. Ты смеешься? Ну почем я знаю, что здесь трест. Это новый трамвай? Целый поезд. Висят, однако, по-прежнему. А это что за вышки? На Мясницкой нефть нашли? Ах да, метрополитен. В 1922 году о нем и не заикались. Булыжника и того не имели.
Стеклянное здание — это Госторг. Позволь, а что здесь было раньше? Пустырь или церковь? Не помнишь? Я тоже.
— Тише, товарищ шофер. Бензин дешевле овса. Помнишь, здесь висели подряд плакаты Помгола, Крестьянин в белой рубахе поднял руки. У ног бьется на ветру единственный колос. Тогда мы с тобой участвовали в изъятии церковных ценностей. Замоскворечье. Истерички обоего пола на паперти. Проповедники из охотских лабазов. Тогда тебе щеку стеклом рассекли.
Ты улыбаешься… Ты говоришь, ничего особенного, растем понемногу. Но взгляни наверх. Мне кажется, выросли даже старые дома. Здесь определенно было два этажа. Неужели асфальт до самой Лубянки? Куда же делись фонтан и ворота? Автобус впереди нас, конечно, амовский. А помнишь, в 1923 году Московский Совет купил три английских «Лейланда»? Ведь первые дни они полупустыми ходили.
Уже Свердловская. Не спешите, товарищ шофер. Почему так светло? Ну, Петровка все та же. Помнишь, ЦИТ был какой-то облезлый. Позволь, разве это Рахмановский? Я сюда полгода ходил, ждал вызова на работу. Придешь с утра — у окошка хвостище до двери. В кармане 200 тысяч, а на порцию жареной колбасы не хватает. Дико вспомнить. Такой заводище, как «Динамо», был загружен на 75 процентов своей мощности.
Товарищ шофер, сверните на Садовое кольцо.
Здесь скверы. Почему же так тихо на площади? Где Сухаревка — пестрое знамя спекуляции, отдушина торговой предприимчивости? Где полотняные палатки, обрывки бумаги, рев и свистки, жаровни на тротуарах, шепоток: «Даю — беру червонцы»? Ты говоришь, будет стадион… Наконец-то! Ты забыл, как мы оба болели НЭПониманием. Рынки… Они пакостили город. Они вываливали свои животы на площади, загромождали и отравляли Москву. «Нэпман» — словечко-то и десятка лет не выжило.
Когда партия развязала руки частной предприимчивости, нелегко было оценить всю ленинскую дальнозоркость. Казалось, волна охотнорядцев вырвалась из Зарядья на московские улицы. Спекулянты жирели, как свиньи на отрубях. Они лезли во все поры, строили одноэтажные флигельки, торопливо вешали вывески.
А эти кустари, изобретающие госназвания, «трудовые» артели, конторы, свечные заводики, кожевенные мастерские, «минеральные воды», кондитерские, кафе, чайные с синими вывесками. Артель «Трудовой жернов». Стихи Якова Рацера в «Известиях» о березовых дровах. Черная биржа. Хитров рынок. Колокольные ревы под праздники.
Я забыл спросить тебя, что в Страстном монастыре? Раскулачили? В 1923 году здесь еще монашки шлялись. Иверская тоже тютю. Проедем, дружище, по Тверской. Телеграф. Какая махина! Ты уже забыл, что здесь было? По-моему, какие-то кирпичные развалины и рельсы.
А здесь, на углу, висело объявление: «АРА». Тоже благотворители, с дальним прицелом. Протягивали из Америки в Поволжье два снисходительных пальца. Автомобильчики с желтыми скамейками. Кокосовое масло, молоко в жестянках.
Ведь тогда на предприятиях не соревновались. Помнишь, чем приходилось заниматься профсоюзам? Однажды мы шли с тобой по Мясницкой выбрать рубаху. В кооперации не было косовороток. Ты забыл, а я помню. У магазина стояла толпа. Частник, кажется, платил служащим ниже нормы, и профсоюзы поэтому выставили пикет. Целый день торговец сидел в пустом магазине. Он сдался на третьи сутки. Не правда ли, странно?