Но это так. Новые цеха, клубы, жилые дома, институты с их полукруглыми балконами, так похожими на капитанские мостики, плывут по району, как океанские корабли среди лодок. Они форсируют наступление, пользуясь стремительной техникой нового города. Эти дома тянут за собой телеграфные провода, асфальтовые мостовые, канализацию. Еще кровельщики громыхают листами на крышах, а дома уже выпустили длинные корневища чугунных, глиняных и свинцовых труб и жадно сосут газ, воду, свет, звук, даже тепло из магистралей.
К передовым линиям этого постоянного фронта все время подходят подкрепления: «бюссинги» с кирпичами, кафельными плитками, трубами, серые репы бетономешалок, чадные асфальтовые котлы, сухощавые, корректные деррики и тяжелая артиллерия двутавровых балок.
Их противники тоже принимают подкрепления. Немного кирпича… Немного листового железа, досок, но больше всего олифы, сурика и обоев. Особняки бальзаковского возраста изо всех сил молодятся, закрашивают заплаты и затыкают щели. Иногда, надстроив этаж, они пытаются подняться на цыпочки, меняют крыши, прорубают новые окна и закрашивают старый сурик бледной, сиреневой известью.
Некоторые дома, к досаде их теперешних хозяев, напоминают ощетинившихся собак. На толстых лапах-колоннах эти инвалиды выползают на тротуары и, кажется, готовы тяпнуть за ноги пролетающие мимо машины.
Дома вырывают, как гнилые зубы. Появляются временные пустыри. И даже по запаху этих развороченных площадок видно, как долго, скучно и скверно жили здесь люди. Земля пахнет кислой капустой, портянками, кошками и клопами.
Народный суд 4-го участка занимает один из таких инвалидных домов. Дому время рассыпаться, но его предусмотрительно прошили бревнами насквозь, от выгнутых балок крыши до кирпичного основания.
Трое судей сменяют друг друга в этой скрипучей, наполненной человеческим дыханием коробке. Щелкая пальцами, напевая, спускается с лестницы молодой Ковалев, а навстречу ему уже торопливо идет, расстегивая на ходу пальто, озабоченная Полячкина. Кончает Полячкина, и на готический нелепый стул судьи садится Клавдия Андреевна Табунова.
…Есть суды, разбирающие определенный круг вопросов. Только иски. Только жилищные дела. Суд 4-го участка универсален. Табунова разбирает все, что положено разбирать народному судье: дело о краже приводного ремня, дело о драке на сквере, дело о взыскании алиментов, о бегстве из лагерей…
Старый деревянный особняк суда стоит на Заставе Ильича — одной из самых боевых окраин столицы. Летом здесь не прекращается перебранка колес и булыжника.
Тысячи ломовиков, вытесненных из центра машинами, пробираются к складам, сотрясая дома, тихо проходят пятитонные «бюссинги», проводят на конный рынок покорных, обессиленных меринов.
Здесь трамваи переполнены больше, чем на площади Свердлова, потому что недалеко вокзалы, а еще ближе города социалистической техники: город «Шарикоподшипник», «Динамо», «Серп и молот».
Эти города дают обвиняемых и обвинителей, подсудимых и заседателей. Отсюда выходят соцсовместители: судьи-фрезеровщики, судьи-вагоновожатые — живые представители новых форм правовых взаимоотношений.
Суд в старом доме — только клетка организма, наполненная быстрой кровью социалистического города. И как во всякой здоровой клетке здорового организма, здесь идет жестокая борьба со всякими чужеродными примесями и чужеродными элементами.
Сто шестьдесят вторая статья — это кража. Кража кошельков, гусей из сараев, одной пары валенок, манометра, бочки огурцов или флейты из клубного оркестра.
В этих домах еще много крадут. Человеческие привычки умирают медленнее, чем дерево, камень, даже железо старых домов.
Вор — понятие универсальное. И как бы ни называл свое преступление подсудимый, судья Табунова видит кровное родство жулика, очистившего в один присест кассу универмага, и жулика-кассира, проделавшего эту операцию постепенно.
Люди возмущаются, плачут, усмехаются, поднимают брови, пожимают плечами, разводят руками. Удивительно патетичны и взволнованны бывают порой злостные растратчики. Удивительно по-детски чист взгляд прожженного рецидивиста, и глубокое негодование звучит иногда в голосе матерого спекулянта. Но на маленькую рыжеватую женщину плохо действует сложный арсенал ухищрений. Хладнокровно и точно Табунова продолжает ставить вопросы.
Прежде чем задать вопрос, она прищуривается. Она делается похожей на снайпера, у которого на счету каждая пуля. И подсудимый останавливается, чувствуя, что дальше прятаться невозможно, так просты и точны вопросы, так пристальны глаза маленькой женщины за судейским столом.