— Ну, украл, — говорит грузчик, выбивший топором днище у бочки с огурцами.
— Признаюсь, похитил, но вместе с другими, — вежливо говорит о себе продавец магазина ширпотреба, и в ласковом тоне усатого, остроносого человека чувствуется вор тихий, злостный и опытный.
— Брали-с, — с потугой на прямодушие говорит зав. столовой, потный толстяк в прюнелевых ботинках.
Крадут, берут-с, похищают, умыкают, утаивают, списывают, хапают, очищают, уводят, заимствуют — все это 162-я статья и ее буквенные подразделения.
Но бывает и так: очистив дело от бумажных наслоений и болтовни, Табунова говорит чуть суровее обычного:
— Привлекаетесь по закону седьмого августа.
Тогда кража принимает другой оттенок. Уголовный кодекс откладывается в сторону. Тем, кто украл общественную собственность, не будет пощады: для них есть особый закон.
Молодой рабочий срезал кусок приводного ремня. Если подойти формально, кража грошовая — «хищение из госучреждения». Та же 162-я статья. Но «грошовое дело» перерастает рамки уголовного кодекса, как только Табунова всматривается в обстановку кражи. Ремни на заводе режут не первый раз. Ремни дефицитны. Воры останавливают станки. И кроме того, подсудимый — прогульщик. Это не «кража из госучреждения». Это кража общественной собственности. На заводе ждут сурового приговора за украденный кусок кожи.
…Суд возвращается, и подсудимый, готовый спокойно встретить приговор к трем месяцам принудиловки, слышит:
— Три года трудовых лагерей.
У Табуновой огромные полномочия. Она может дать десять лет, сослать в лагеря, заключить в исправдом, наложить штраф. Но она вдвойне осторожна: как народный судья и как секретарь партийной ячейки, по которому равняются восемь судей. Здесь перегиб ощутительнее, чем в любой отрасли советской работы. Опасно дать в руки леваку грозное оружие — закон седьмого августа. Ведь пытались же некоторые умники за кражу двух огурцов дать пять лет со строгой изоляцией.
Но еще опаснее косящие вправо загибщики, сердобольные и чувствительные к классовому врагу. Даже для кулака, поджегшего хлебный амбар, они найдут смягчающее вину обстоятельство.
И нужно видеть, с какой осторожностью разбирают в закутке, названном совещательной комнатой, «грошовое дело» судья Табунова, заседатель — комсомолка Капралова и заседатель — старый рабочий Курской дороги Карпилов.
Нужно видеть, как молодеет и оживляется здесь Табунова. Приговор вынесен, но вдруг она снова быстро перелистывает папку. Она улыбается, вспоминая растерянную фигуру председателя артели, у которого несколько лет крали из-под носа.
— Помните, как он мялся… «Я ничего не знаю»… И это коммунист. Вот шляпа…
Нужно слышать, как требует, стуча ладонью по папке, прямой и резкий Карпилов — алиментные дела особенно возмущают старика:
— Детей, сукин сын, бросил!.. Сам в кофейную ходит, а годовалый на черном мякише… Очень ловко… Год! Не меньше!
Он долго защищает свое предложение, и Табунова терпеливо разъясняет, почему нельзя посадить в исправдом девятнадцатилетнего малограмотного парня, бросившего жену и ребенка. Спокойнее. Нельзя горячиться.
— Ну тогда, товарищ Табунова, давайте его перевоспитаем, — говорит, успокаиваясь, заседатель.
Перевоспитать — на его языке значит дать несколько месяцев принудительных работ.
…Приговор вынесен. Подсудимые заплатили штрафы, сели в изоляторы или уехали строить Волго-канал. Секретарь суда перевязал шпагатом и отправил на нижнюю полку очередное дело. Приговор вынесен, но дело не кончено. В этом Клавдия Андреевна Табунова убеждена твердо.
Ни в каком кодексе, конечно, не написано, что, дав хулигану три месяца принудительных работ, судья должен интересоваться судьбой его товарищей, еще не севших на скамью подсудимых. Но Табунова убеждена в обратном.
Только что перед нею прошла стайка молодых людей в «капитанках» с золотыми шнурками, до того похожих друг на друга, что, кажется, крикнуть одному «Жорка» — и обернутся все остальные.
Хулиганы затеяли поножовщину. Хулиганы избили рабочего АМО. Молодые бездельники выбили стекла в магазине.
Формально рассуждая, все это 74-я статья. Штраф, принудиловка, ссылка в лагеря. Похожи друг на друга несложные дела, похожи развязные молодые ребята с напудренными лицами. Но Табунова смотрит пристальнее. Десятки дел о хулиганстве сливаются для нее в одно дело о сквере «Липки», где по вечерам шатается скучающая молодежь. За фигурой восемнадцатилетнего организатора драки она видит то, чего нет ни в каком обвинительном акте: пыльную тишину холодного, казенного клуба, рваную старую ленту в кино, оркестр, разучивающий пять лет подряд все тот же марш «Милитер».