— Кто из вас хочет, быть летчиком? — спросила она.
Оказалось полкласса.
— Кто педагогами? Кто врачами?
— Раньше мы не имели Конституции, — заявила девятилетняя докладчица.
— Ой, неправда! — сказала еле видная за партой оппонентка, — а что было в тысяча девятьсот двадцать четвертом году?
— Тогда тоже была принята Конституция, но она сейчас устарела, больше нам не подходит, — ответила докладчица.
Многое из жизни школы не укладывается ни в какие программы. Можно предложить школьникам выучить несколько сот строк из «Евгения Онегина», но нельзя насильно привить любви к пушкинской поэзии. Сколько тысяч школьников выросло глухими к пушкинскому стиху, к гоголевской прозе только потому, что посредниками при первом знакомстве с классиками были люди равнодушные, неграмотные.
Муравьева никогда не мудрствовала, когда речь шла о классиках. В то время как во многих школах выясняли классовую сущность камер-юнкера Пушкина, Клавдия Ивановна знакомила ребят с чудесными строками «Кавказского пленника», «Полтавы». Да простят Клавдию Ивановну составители схоластических учебников, — в первую очередь она занялась не корнями мелкопоместного дворянства, а таким будничным делом, как пояснение непонятных для девятилетних ребят слов: вития, бард, витязь, отрок, светлица, грация, фонтан, грядет. Сегодня ученики Клавдии Ивановны читают Пушкина с одинаковой охотой и дома и в классе.
Начальная школа в глазах старой учительницы — нечто большее, чем азбука грамоты. Это — азбука культуры, в которую входят и букварь, и правила вежливости, и таблица умножения, и уменье грамотно строить речь.
Не случайно в пятой Алатырской школе дети не только правильно пишут, но и правильно говорят. Здесь редко можно услышать: наверное, Лермонтов, процент, портфель.
Почти две тысячи человек вышли из школы, руководимой К. И. Муравьевой. Клавдия Ивановна лично довела от первого до четвертого класса около шестисот детей.
Прежде чем получить звание учительницы, Клавдия Ивановна несколько лет работала практиканткой. С горечью вспоминает она наезды и безапелляционные замечания инспекторов, внезапные испытания грамотности ребят по славянским титлам, в которых сама Муравьева разбиралась неважно. Только один инспектор народных училищ оказался на редкость внимательным, простым человеком. Побывав на уроках, он сказал молодой практикантке:
— Хорошо, даже очень хорошо. Но не говорите так громко. Другим классам мешаете и сами устаете, катар горла можете легко приобрести.
Муравьеву назначили учительницей. Инспектором народных училищ был Ульянов, отец Владимира Ильича.
Старой учительнице пишут часто, много: наркомпросы, методисты, педагогические институты, составители учебников, родители школьников, директора, а больше всего — бывшие ученики Клавдии Ивановны. Порой ее даже немного пугает льющийся в Алатырь поток писем и телеграмм. Нелегко отвечать на все вопросы. А вопросов уйма. Просят выслать образцы диктанта, принять в школу сына «того Коли, что сидел в 1906 году на третьей парте от окна», предлагают установить обмен гербариями, дневниками, рисунками, наконец, просто рассказывают старой учительнице, что случилось с ее питомцами.
…«Клавдия Ивановна, поздравьте меня с дипломом. Я теперь инженер».
…«Горжусь своей первой учительницей, ставшей членом Совета при наркоме просвещения».
Клавдия Ивановна складывает письма инженеров, педагогов, командиров Красной Армии, врачей, как пачку школьных тетрадей, и перечитывает по вечерам.
Пробегая строчки, она по старой учительской привычке обмакивает перо в красные чернила. Но перо высыхает, не прикоснувшись к бумаге. Мягкие знаки, запятые, переносы и кавычки — все на месте.
Клавдия Ивановна кладет ручку.
— Отличные письма, — говорит она облегченно, — веселые, искренние. И притом без ошибок.
Алатырь, Чувашская АССР
1937
Охота на китов
— Вот и киты!
Широким взмахом руки капитан Зарва обводит полморя.
Он стоит возле пушки — веселый, большеголовый, лысый, в болотных сапогах и телячьей куртке — и тоном гостеприимного хозяина рассказывает о повадках китов.