Был полдень. Шинель уже высохла. Короткая синяя тень металась под ногами у Коржа.
В трех километрах от деревни, возле мельницы, он встретил попутчика. Паренек-кореец в полосатой футболке, сидя на жернове, строгал палочку. Возле него, скуля и почесываясь, лежала мохнатая собака.
— Здравствуйте, товарищ командир! — отчетливо сказал кореец.
— Я не командир.
— Извините… Я ошибся.
Они помолчали. Корж залюбовался руками корейца. Мускулистые, голые по локоть, они отливали на солнце золотом. Паренек снимал с палочки зеленые кольца.
— Идти далеко… Идти скучно. Будем играть, — пояснил кореец.
Пес заскулил. Умоляющими, розовыми от жары глазами он уставился на хозяина.
— Что это он у вас? — спросил Корж.
— Так… Блошка.
Он встал и, приложив дудку к губам, издал гортанный и печальный звук. Глаза музыканта зажмурились, на тонкой шее зашевелился кадык. Он заиграл, нагнув стриженую голову, — смешной корейский парняга. Как все корейцы, он немного смахивал на японца. Корж вспомнил госпитальный сад и желтое лицо красноармейца в коляске. После сумасшедшей ночи он был готов подозревать в каждом прохожем шпиона.
— Ладно будет? — спросил музыкант, кончив играть.
— Ладно…
У корейца были с собой початок вареной кукурузы и немного бобового творога.
— Хоцице покушать? — спросил он ласково.
Корж отказался. Он даже отвернулся, чтобы не видеть, как тают желтоватые мучнистые зерна, но и смотреть по сторонам было не легче. Дятел доставал из коры червей. Промчалась белка-летяга, жирная, пестрая. Корж посмотрел под ноги: толстенькая гусеница грызла лист. Даже ручей бормотал противным, сытым голосом. Все вокруг ело, жрало, сверлило, пило, сосало. Тошно стало Коржу.
— Кто вы такой? — спросил он грубовато.
Кореец прищурился.
— Странно… Кажется, это не запрещенная зона… Ну, предположим, механик…
— Все мы механики, — сказал Корж сумрачно. — Ваша фамилия?
— Ким, Афанасий.
— Я партийность не спрашиваю.
— Ким — это фамилия. По-нашему — золото.
Корж задумался.
— Послушайте, — заметил кореец рассудительно, — вам будут из-за меня неприятности. Я член поселкового Совета. У нас пахота. Вы не имеете права меня останавливать.
Он говорил убедительно. Корж и сам понимал — придирка была никчемной. Следовало тотчас отпустить этого ясноглазого, стриженного ежиком парнишку. Он чувствовал усталость и стыд, но какое-то нелепое подозрение не позволяло ему отступить.
— А что в мешке? — спросил Корж, чтобы спасти положение.
Механик молча вынул тракторный поршень, укутанный в паклю. Поршень был старый, марки Джон-Дира, очень редкой в этих местах.
— По блату достал, — сказал парень горделиво. — Знаете, как теперь части рвут.
Они поговорили еще немного и разошлись. Кореец заиграл снова.
Унылые гортанные звуки дудки долго провожали Коржа. Но когда оборвалась последняя дрожащая нота, он остановился, снова охваченный подозрением. Шли же вот так, с узелками, косцы… Музыкант… Блошка… При чем тут поршень Джон-Дира?.. Провел, как перепела на дудку.
Спотыкаясь о корни, он бросился к мельнице. Музыкант не спешил. Он шел, волоча по тропинке ивовый прутик. Зеленая дудка торчала под мышкой.
Он с любопытством взглянул на маленького запыхавшегося красноармейца.
— Стой!.. — крикнул Корж. — Стой! Есть вопрос… Вот вы механик… А откуда у вас этот поршень?
— Не понимаю… То есть из склада.
— Я спрашиваю — из Сталинграда или из Харькова?
— Аттестуете?
— Нет… в порядке самообразования.
— Не знаю… Кажется, харьковский.
Корж облегченно вздохнул. Маленькие крепкие ноздри его раздулись и опустились… Веселые лучики разбежались по обветренному лицу. Он выпрямился, точно нашел точку опоры.
— А с каких это пор «ХТЗ» ходят с поршнями Джон-Дира? — спросил он почти весело.
— Цубо! — крикнул кореец и ударил пса в бок.
Рыжий отбежал на почтительное расстояние и горестно взвыл.
— Разрешите идти?
— Да… На заставу.
И они пошли. Через осинник, где орали дрозды, по зеленым мокрым хребтам «Семи братьев», мимо пади Кротовой, полной холода и грязного льда. Впереди изнемогающий от блох и любви к хозяину пес, за ним — кореец в полосатой футболке и, наконец, озабоченный Корж, застегнувший шинель на все четыре крючка.