Сколько стоять ему так и ждать? Раз Найла не хочет спуститься к нему, он поднимется к ней. А вдруг дверь откроет муж? Так он выдаст себя за другого и спросит о ком-то еще.
На войне было полно страданий. Но на ней было и полно счастливых неожиданностей, чудес.
В какой связи вновь вспомнил вдруг Симон, что сказал, провожая его из синагоги, Мейер-Залман? Неужели он, Симон, все же верит, что с Сервером могло произойти чудо и сейчас он увидит его?
Стоять и ждать Симон дольше не мог. Приближался вечер. Кое-где в окнах уже зажегся свет. Засветились и два знакомых окна на третьем этаже. Теперь он мог не сомневаться, что Найла дома, что это она недавно стояла у окна.
Лифт не работал. Но Симон все равно им бы не воспользовался. Еще со студенческих лет у него выработалась привычка: на этажи ниже пятого на лифте не подниматься.
По залатанным цементным ступеням Симон прошел, будто не заметив, этажом выше.
Кто занимал в те годы квартиру, под которой жила Найла Самединова, Симон уже просто не помнил. И не только потому, что минуло столько лет с той поры, как он отсюда уехал. Ведь не со всеми, кто обитал в этом шестиэтажном доме, был он знаком. Но какое, собственно, это имеет значение? Это даже к лучшему, он сможет выдать себя за дальнего родственника Самединовых. Постучит сюда под предлогом, что забыл, в какой квартире они живут. Быть может, ненароком узнает здесь еще о чем-нибудь, помимо того, что Самединовы, о которых спрашивает, занимают ту же квартиру, что и раньше, этажом ниже.
И вдруг те, к кому он позвонит, его узнают?
Но мужчину в выгоревшей гимнастерке с коротко подстриженными волосами, который открыл дверь, Симон совершенно не знал. Во всяком случае, бояться, что этот человек догадается, кем он, Симон, приходится тем, о ком спрашивает, ему определенно не стоило.
— Самединов? — И, словно чувствуя себя виноватым, что ничем, к сожалению, не в состоянии помочь, незнакомец принялся оправдываться: — Я вселился сюда недавно, еще никого, можно сказать, не знаю. Поспрашивайте у старых жильцов. — Единственную услугу, которую мужчина сумел оказать, это сообщить, что те, кто живет в остальных трех квартирах на его этаже, въехали сюда еще позже его.
— А кто живет под вами? — спросил Симон, перегнувшись через перила.
— Я еще не успел с ними познакомиться… Но ничего. Пойдемте. Постучим к ним.
— Спасибо. Не беспокойтесь. Я сам.
Не спеша, словно считая ступени, Симон спустился на третий этаж, тихо подошел к такой знакомой двери, стоял и, сдерживая дыхание, прислушивался к приглушенным отрывистым речам, слабо доносившимся оттуда. Разобрать, о чем там говорят, Симон не старался… Он просто хотел понять, кому принадлежит второй голос: тоже женщине или мужчине? Одно сразу стало ему ясно: если Найла и сейчас живет тут, то она дома не одна и являться к ней в эту минуту нельзя. Разве не вероятно, подумал Симон, все еще не отходя от двери, что второй голос принадлежит не мужу, а Серверу?
«На войне было полно не только страданий. На ней было полно чудес», — снова услышал в себе Симон слова Мейера-Залмана, сказанные им в синагоге. Но в ту же минуту Симон услышал тихие звуки фортепьяно. Он поспешно отошел от двери. Теперь уже определенно не надо было спрашивать, кто живет в этой квартире. Остается одно — подождать, когда ученик или ученица Найлы выйдут оттуда, и под каким-нибудь предлогом завести с ними разговор о семье учительницы. У него, очевидно, порядочно притупился музыкальный слух, если он сразу не уловил, что играют не здесь, а совсем в другой квартире, на другом этаже.
Если посмотреть на него со стороны, может показаться, подумал Симон, что он ведет глупую детскую игру. Он ведь не забыл, в какой квартире жила Найла. Зачем же ему нужно было спрашивать о том у соседа с верхнего этажа? И почему он стоит под дверью и не звонит, коль скоро знает, что это та квартира, где он в то время жил?
Мужчине с коротко остриженными волосами в выцветшей гимнастерке так, несомненно, показалось бы. А Мейер-Залман не счел бы это глупой детской игрой. И Таисия тоже. Он не может войти, пока не выяснит, кого тут застанет, кроме Найлы.
И Симон с силой потянул шнур звонка соседней квартиры.
Дверь открыла высокая худенькая девочка с двумя заплетенными косичками.
— Вы к кому? — девочка разглядывала его, словно он был ей знаком.