— Я должен с вами поговорить об очень важном деле. Мы можем тут присесть?
Исаак Наумович присмотрелся к Симону, словно только сейчас его увидел, и опустился на переднюю скамью против ковчега Завета.
Симон подождал немного и присел возле него.
— Ну, я вас слушаю, — сторож прислонился головой к спинке сиденья, обратив взгляд к потолку.
Симону и самому не вполне ясно было, почему он сначала прочел вслух десять заповедей, а уж потом спросил у Бобовича:
— Вы знали мальчика Сервера Самединова?
Исаак Наумович резко повернулся к Симону:
— Кто вам сказал?
— Неважно кто. Теперь это уже не секрет. В Бахчисарае мне сказали, что вы его видели после освобождения. Вы его сами видели? Он жив?
Старик поднялся:
— Вы кем-нибудь ему приходитесь, что так допытываетесь?
— Да. Но скажите: он жив? Сервер жив? Он спасся?
— Он жив. Он жив.
— Вы его сами видели? И вправду сами видели?
— Вот как вижу вас.
— Когда?
— В тот же день, когда освободили наше село. По правде сказать, не понимаю: зачем ему нужно было скрываться?
— Вы спрашиваете зачем? Мальчик ведь наполовину еврей.
— Кто вам сказал?
— Кто?
— Ну да: кто? Мальчик — татарин. Его родители, вероятно, нажили себе врагов, так те выдумали, будто у Сервера отец — еврей. Для немцев этого было более чем достаточно, чтобы убить его. Оставлять мальчика в Бахчисарае, коль ходили такие слухи, было очень опасно, и бабушка привезла его спрятать к нам в село. Там жили ее знакомые, кому можно было довериться. Наше село было татарским, но жило в нем и несколько других семейств. Все в селе знали, у кого из татар прячется мальчик, но никто его не выдал. Из караимов в селе наша семья была единственной.
— В Крыму, я слышал, существовало много еврейских сел.
— Вас интересует, почему я не поселился в еврейском селе?
— Нет. Нет. Я просто так спросил, меня это не интересует, — вовремя спохватился Симон, потому что ответь он иначе, разговор опять увело бы в сторону или Бобович просто отвернулся бы от него. — Меня интересует мальчик, Сервер. Расскажите мне все, что о нем знаете. Может быть, вы что-нибудь знаете и о его матери?
— О том, что немцы застрелили его бабушку за то, что не хотела выдать, где скрывается ее внук, в Бахчисарае вам, наверное, рассказали, раз вы там спрашивали про мальчика. А что касается его матери, то немцы угнали ее в лагерь за то, что скрыла, что мальчик у нее от еврея. Но это ложь, Сервер — не еврей наполовину. Он татарин. Куда, в какой лагерь угнали его мать и жива ли она, никто здесь не знает. Но отец жив.
— Чей отец? — спросил рассеянно Симон.
— Отец спасенного мальчика. Совсем недавно он был здесь и искал своего сына, Сервера.
— Вы не ошибаетесь? — Симон отвел взгляд в сторону.
— Ошибаюсь? Он просидел со мной целый день. Не здесь, у меня дома. Сюда он не смог бы подняться. Он инвалид. Пришел с войны без ноги. Его зовут Амет. Амет Самединов. Отсюда он уехал к сыну.
— К Серверу?
— Ну да.
— Куда?
— Точно не знаю. Я знаю лишь, что те, у кого скрывался мальчик, переехали куда-то не то в Узбекистан, не то в Казахстан. Пойдемте.
Исаак Бобович запер молельный дом и забрался в сторожку у входных ворот.
— Все же я не могу понять: зачем нужно было прятать мальчика, — снова задал он тот же вопрос и себе и Симону — если и отец и мать у него татары?
— Вам надо было спросить о том у Самединова.
— Я спрашивал. Но он ничего не ответил. А кем вы им приходитесь, Самединовым?
— Так вы говорите, что он жив? Его спасли? Сервер жив? — В эту минуту сторож Чуфут-Кале, который вначале встретил его так холодно и недружелюбно, был для Симона самым дорогим человеком. Симон крепко пожал старику руку и, как мальчишка, пустился с горы вниз, не чуя под собой ног.
Уже стоя внизу, у подножия высокой скалистой горы, Симон подумал, что напрасно скрыл от Бобовича, кем приходится спасенному мальчику. Но, кажется, старик и сам догадался и поэтому при прощании так приглядывался к нему.
Странно. Та большая радость от чуда, радость, что нашел своего сына Сервера, к крайнему удивлению Симона, не пробудила в нем сильного отцовского чувства, на которое он надеялся. Симон объяснял себе это тем, что ни разу в жизни не видел Сервера, не держал его на руках, не качал на коленях, как Даниелку, как Володю и Галю, а без этого, вероятно, трудно почувствовать в себе большую отцовскую любовь.