— Что ты казнишь себя, родненькая? — Симон с нежностью положил руку ей на плечо. — Изменилось ли что-нибудь оттого, что исполнителей упомянули лишь один раз, а не два?
— Мне так хотелось, Сенечка, чтобы ты сам прочел и убедился.
— Милая, — Симон присел на подлокотник кресла, — разве я не верю? Но Фрейдин, моя дорогая, — фамилия не редкая. В те годы, когда я был студентом, возле телефонного аппарата в нашем общежитии лежала толстая книга, где в алфавитном порядке были указаны все абоненты. Я не раз листал ее, просто так. Знаешь, сколько Фрейдиных я там тогда насчитал? Уйму.
— Но тут кроме фамилии было указано и имя. Даниель. Я не ошибаюсь, Сенечка. Написано было Фрейдин Даниель.
— Даниель, родненькая, тоже нередкое имя. В газетах я не раз встречал фамилию Фрейдин в сочетании с именем Даниель. Конечно, я тут же делал запрос. Но каждый раз оказывалось, что то другой Даниель Фрейдин. Дорогая моя, ведь после войны уже прошло больше тридцати лет. Неужели он не отозвался бы, останься жив? Таисия, насколько я знаю, и поныне живет в их доме. У нее все эти годы был мой адрес.
— Все же, Сенечка, напиши ему. Сделай это ради меня, прошу тебя. Напиши ему, — она положила голову ему на колени. — В жизни всякое случается. Напиши ему. А вдруг это все-таки твой Даниелка.
— Куда писать? У меня ведь нет его адреса.
— А куда ты писал раньше?
— Кому? Тем, кого встречал в газетах и о ком слышал по радио, я писал в редакции газет. В редакции и радиостудии.
— И ему напиши на киностудию.
— На какую?
Но как раз этого, какая киностудия была указана в титрах — «Мосфильм» или «Ленфильм», — Лида не запомнила. И как могла она запомнить, какая скульптура мелькнула перед ней на экране: скульптура рабочего и крестьянки или Медного всадника, после того как на том же телевизионном экране засветились имя и фамилия Сениного сына?
Лида поднялась:
— Я сейчас узнаю.
Она позвонила кое-кому из своих знакомых. Но никто из них сегодня не переключал телевизор на вторую программу и не смотрел фильм «На острове». Кто-то посоветовал ей позвонить в местную телестудию.
— Ну вот, — вбежала счастливая Лида в соседнюю комнату к Симону и застала его возле шахматного столика с расставленными фигурами, — я узнала: фильм поставлен на ленинградской киностудии. Садись и напиши.
— Хорошо, напишу.
— Нет, напиши сейчас. Не откладывай. Ну, прошу тебя, — она не отступала, упрашивала, словно была матерью его пропавшего сына.
Фрейдин принялся за письмо без малейшей надежды на то, что тот, к кому он обращается, ответит иначе, чем другие Даниели Фрейдины. Он просто уступил Лиде, делал это больше ради нее. Он уже давно был убежден, что первенец его погиб, даже если допустить, что Эфраим Бройдо плюнул на накопленное добро и эвакуировался. Если это и произошло, то — а Симон в том уверен — лишь в самую последнюю минуту, когда уже поздно было бежать, и они погибли в пути. Останься они живы, то непременно вернулись бы домой и он, Симон, тут же узнал бы об этом.
Письмо ничем не отличалось от всех прежних писем, какие отсылал он до сих пор разным Даниелям Фрейдиным.
После того как Симон указал в письме день, месяц, год и город, где родился его сын, которого он разыскивает, и как звали его мать, деда и бабушку, какие они носили фамилии, Симон, сообщая вкратце о себе, не забыл добавить, что он инженер, что у него высокая зарплата, живет в двухкомнатной кооперативной квартире, не жалуется на здоровье и ни в чем абсолютно не нуждается.
Как ни противно было Фрейдину упоминать об этом в письме, он не вычеркнул из написанного ни единого слова. Он не хотел закрывать глаза на то, что не всякий сын пожелает встретиться спустя столько лет с отцом или матерью, если не знает заранее, что они обеспечены и не нуждаются в его помощи.
К ночи дождь разошелся, да с таким ветром, что дверь нельзя было открыть. Лиду это не удержало. Она не оставила письмо дома, словно боялась, что Симон может вдруг передумать, и опустила его в почтовый ящик на углу соседней улицы.
24
С того дождливого вечера прошел уже не один месяц, а ответа на отправленное письмо все не было.
Симона это не удивляло, он уже давно перестал ждать ответа. Ему и так было ясно, что Даниель Фрейдин, кому он написал в этот раз, тоже не имеет никакого отношения к его пропавшему сыну, потому и не отзывается. Во всяком случае, мысль, что это действительно его сын и не отзывается он потому, что держит зло на него, не способен простить ему то, как обошелся он с его матерью, с Ханеле, казалась Симону совершенно дикой. А допустить, что Даниель опасается, будто… Так он ведь четко и ясно написал, что ему от него ничего не нужно. Напротив. Готов все ему отдать. Просто хочет знать, жив ли он.