Это уже не первый раз так. Когда он пишет или рисует, она редко когда зовет его, сегодня тем паче, раз почувствовала, что в нем пламенем разгорелось угасшее было вдохновение. Она ждала этого, кажется, больше, чем он, во всяком случае верила бесспорно больше, чем он.
Не прошло и минуты, как снова донесся звонок, уже не такой приглушенный, хотя и более отдаленный, чем раньше.
«Ведь звонит не телефон, — сказал себе Симон, — звонят в дверь. Ну да, Лида пошла открывать».
Назад в комнату Лида вернулась не одна. Вместе с ней пришел мужчина. Симон догадался об этом по шагам. Как ни тихо переговаривались там Лида с пришедшим, Симону все же слышно было, что человек спрашивает о нем. Что ответила ему Лида, Симон уже не слышал, он понял, что она не позовет его, пока он не выйдет к ним сам.
Подождав немного, Симон как бы нехотя толкнул плотно закрытую дверь и замер. Он увидел, что за столом напротив Лиды сидит незнакомый человек с красивой густой шевелюрой, а смуглое продолговатое лицо обрамляет коротко подстриженная седеющая борода.
Когда Симон показался в дверях, гость поднялся и, разглядывая Симона темно-синими глазами, тихо, почти без голоса спросил:
— Вы Семен Исаакович Фрейдин?
— Я, — ответил Симон, подавая ему руку: — А вы? Вы кто?
— Я? — произнес он сдавленно. — Я Даниель Фрейдин.
— Из Ленинграда?
— Почему из Ленинграда? Я из Перми, с Урала.
— Но до этого вы жили в Ленинграде?
— Нет, я все время живу в Перми.
— Тогда не понимаю. Вы ведь писали мне…
— Извините, я вам никогда ничего не писал. Я собирался ответить на ваше письмо, но передумал, решил приехать. — С этими словами человек, назвавшийся Даниелем Фрейдиным, достал из кармана письмо и протянул его растерянному Симону: — Это письмо вы писали?
— Это я писала, — стала робко оправдываться Лида перед мужем. — Я потом тебе все объясню. Ну, что ты стоишь Сенечка? Это ведь твой сын, твой отыскавшийся Даня. Сходится все, что ты о нем рассказывал. Даниель Семенович, расскажите сами.
С первых же слов, когда Даниель стал рассказывать о себе, о раннем своем детстве, у Симона все поплыло перед глазами. Он без сил упал на шею Даниелю и безудержно разрыдался. Он плакал долго и тяжело, без конца повторяя: «Даниелка… сын мой… Прости меня, дитя мое».
— Сенечка, ну, успокойся, — дрожащим голосом уговаривала его Лида, — ну сколько можно? — Но Симон словно прирос к сыну, не выпускал его из объятий. — Ты забыл, Сенечка, что у тебя больное сердце? Ну, сколько можно? А вы, Даниель Семенович? Довольно вам, дорогой мой, плакать. Радоваться надо. Такая встреча! Такая счастливая встреча!
— Папа…
Оттого что Даниель снова, как в детстве, назвал его папой, лицо Симона засветилось; заплаканные глаза заулыбались особенно радостно, как у ребенка.
— Лидочка, — обратился Симон к жене, — у нас найдется чем промочить горло?
— Тебе ведь нельзя.
— Сегодня, моя дорогая, мне можно. Ставь на стол все, что есть в доме. Смотри-ка, я вас еще не познакомил, — спохватился Симон, — это моя жена. Лида Сергеевна. Моя богиня.
— Сенечка…
— Даня — мой сын, мой родной сын, единственный наследник моей фамилии, и я хочу, чтобы он знал, кем ты была для меня и кто ты для меня. Ему первому дашь прочесть рассказ.
— Какой рассказ? — уставилась на него Лида.
Симон рассмеялся. В глазах его появился мальчишеский шальной блеск.
— Пропал. Раз сам проболтался и выдал тайну, то ее больше не существует. А секрет таков: написал я о нас с тобой рассказ. Но не только про нас двоих. Почитаешь — увидишь. Имена в нем я изменил, но ты всех сразу узнаешь. О тебе, мой Даниелка, там тоже кое-что говорится. Рассказ я писал не для печати. Мне хотелось, чтобы мои дети знали, кем все годы была для меня Лида Сергеевна, как высоко должны они ее чтить, и не просто потому, что она была мне верна и предана. Когда прочтешь рассказ, Даниелка, поймешь, что такие, как моя Лида…
— Сеня, — остановила его Лида.
— Хорошо, Лидочка, ни слова больше о тебе. Давай, дорогая, приготовь к столу.
Когда жена ушла на кухню, Симон усадил Даниеля возле себя на диване и, не сводя с него радостно-счастливых глаз, сказал:
— Расскажи мне, сын мой, о себе. Прошло ведь уже сорок с чем-то лет, как мы с тобой не виделись. Я оставил тебя совсем маленьким, а теперь ты уже, наверное, отец взрослых детей.
— Я уже шестой год дедушка.
— Кто, говоришь ты, шестой год дедушка? Ты? — Симон ласково притянул его к себе, словно хотел, как в детстве, посадить на колени и покачать. — Выходит, я уже прадедушка, а? И кто так поторопился сделать меня прадедом, дочь или сын?