— Начинается… Ты уж совсем как Веньямин Захарьевич — чуть что, сразу же тебе пример из армейской жизни.
— Потому что в армии, доченька, всегда действует правило: один за всех, и все за одного.
Он провел рукой по ее волосам.
— А ты что хотела от меня услышать? Поступи, как понимаешь… Ты уже не ребенок. — И, опустив приподнятое плечо, Нехемья добавил: — Только знай, доченька, сердечко часто очень плохой советчик, оно может ой как сильно иногда подвести.
— Отец, ты все еще смотришь телевизор? — послышался из соседней комнаты голос Цивьи.
— Нет, мы тут болтаем с Шевой.
В комнату вошла нарядно одетая, подстриженная по-мальчишески Цивья.
— Где ты была весь вечер, Шева?
Шева увидела у матери на покрасневших мочках ушей новые бирюзовые клипсы и ответила с улыбкой:
— В Лужниках. На венском балете.
— С чего это вдруг?
— Совсем не вдруг, я уже давно собиралась пойти посмотреть…
Цивья прикрыла дверь.
— Ты знаешь, что приехал Калмен Ошерович? Очень красиво… Приехал гость из Инты, а вы тут оба прячетесь… Очень красиво…
— Во-первых, мама, Калмен Ошерович теперь прибыл не из Инты, а с Кавказа. Во-вторых, мы не прячемся, а в-третьих, мамочка… — она обняла мать, поцеловала и, подхватив под руку мать и дедушку, вошла с ними к гостю.
— Будьте знакомы! — обратилась Шева, еще стоя в дверях, к поднявшемуся навстречу Калмену. — Это моя мать Цивья Нехемьевна, а это мой дедушка, который хочет, чтобы его называли только так, как написано у него в паспорте, — Нехемья Эльевич.
Зберчук крепко пожал Шеве руку и, не выпуская ее руки из своей, произнес:
— Молодчина! Молодчина!
— За что бы это?
Он еще крепче сжал ее руку и снова повторил:
— Молодчина! Цивья Нехемьевна мне все рассказала.
Шева пожала плечами.
— Что мама могла вам такого рассказать про меня? Вот про вас… Я уже сегодня рассказала про вас… Да, дедушка?
— Да, доченька. Сын мой Шая тоже кое-что рассказал мне про вас, но я не знал, что вы и есть тот самый Зберчук. Что мне вам сказать, реб Калмен? Вы, конечно, заслужили величайшую благодарность нашу… В те времена, не дай им бог повториться, было большим риском проявлять человечность к таким, как мой Шая. Вы же ставили свою жизнь под удар.
— Я там был не единственный…
— Знаю. Знаю. И за это всем вам от нас большущая благодарность. Вспоминаю, с каким благоговением говорил мой Шая о вас, а мой Шая, да будет вам известно, знает толк в людях.
— Как и дедушка, — шаловливым тоном вставила Шева.
— Тебе таки не мешает знать, что твой дедушка разбирается в людях.
У Калмена нахмурились брови. Цивья приняла слова отца как одобрение ее выбора и покраснела.
— А как вы чувствуете себя теперь? — обратился Калмен к Шеве, выводя и себя и Цивью из замешательства.
— Нормально.
— Хорошенькое нормально… Если бы этот бандит, упаси бог, угодил на волосок выше, он попал бы ей финкой прямо в сердце.
— Их не надо учить, дедушка, орудовать финкой… Они свое дело знают… И вообще не о чем говорить. Как вы отдохнули на Кавказе? Там еще купаются?
— Есть и такие, что еще купаются. — Калмен обратился к Нехемье: — Ваша внучка не могла тогда в троллейбусе иначе поступить. Не могла и не должна была.
Разливая чай, Цивья вдруг вспомнила:
— Совсем забыла тебе сказать. Был сегодня Борис. Ему очень нужно видеть тебя. Просил, чтобы ты ему непременно сегодня позвонила.
— Хорошо! Я знаю — он хочет устроить меня у них на заводе. — Шева взглянула на часики. — Позвоню ему завтра. Надо было сказать Борису, что собираюсь к дедушке в колхоз.
— Ты разве еще не сказала ему об этом?
По тому, как Шева закусила нижнюю губу и опустила глаза, Цивья поняла, что дочь нарочно поехала в Лужники, чтобы Борис не застал ее дома. Цивья последнее время стала замечать, что с дочерью происходит что-то странное. Не зная, как завести с ней об этом разговор, мать все ждала подходящей минуты. Может, она дедушке доверила свои девичьи тайны? Цивье сейчас хотелось знать одно — с кем Шева была сегодня в Лужниках?
— Почему бы тебе не позвонить ему сегодня, раз он так просил? — настаивала Цивья.
— Куда я сейчас потащусь искать автомат? Завтра позвоню… Я же тебе сказала — он хочет, чтобы я поступила к ним на завод.