Составление письма, которого никогда не напишет и никогда не отошлет, так захватило Шеву, что она не заметила, как надвинулся рассвет.
XXIX
На углу улицы Чехова и Садово-Триумфальной Алик, выйдя из Свердловского райкома комсомола, вдруг услышал позади себя:
— Куда мы так летим, камерадо?
Алик обернулся и увидел перед собой Пашу Иваненко — одного из тех студентов, что запоминаются с первого знакомства.
Как и всякий на их курсе, Алик, вероятно, затруднился бы сказать, когда и где познакомился он с этим худощавым добродушным парнем, принесшим с собой в институт мальчишескую беззаботность и озорство, словно еще одним классом в школе был для него институт. Паша мог подставить приятелю ножку, подойти украдкой и вскочить тому на спину, дернуть студентку за волосы, съехать с верхнего этажа на перилах лестницы. На лекциях он перебрасывался записками, балагурил. Вел себя так, что никого не удивило бы, окажись у него в кармане рогатка. Появление Иваненко в вестибюле, в аудитории всегда вызывало добрую улыбку. На него смотрели, как смотрят старшеклассники на учеников младших классов, хотя Паша был старше тех, кто пришел в институт, как Алик, прямо со школьной скамьи.
На курсе знали про Пашу все, до малейших подробностей. Он сам рассказывал о себе. Вначале, правда, складывалось представление, что Паша родился в сорочке у родителей с «зеленой улицы», как иные называли тех, кто требовал, чтобы их детей принимали в институт без конкурсов, вне очереди.
Не каждый мог бы объяснить, почему на первых порах создавалось о Паше такое впечатление. Один, вероятно, сослался бы на его пренебрежительное отношение к занятиям, часто обнаруживаемое детьми таких родителей. Другой, возможно, показал бы на его пухлые белые руки с аккуратно подпиленными ногтями, руки, вероятно, никогда в жизни не державшие молотка. Что отец Паши Иваненко обыкновенный токарь на заводе, а мать — портниха в ателье, оказалось для всех открытием. Неожиданностью были его четверки и пятерки на семинарах, хотя и это не мешало никому думать, что Паша готовится к лекциям так же, как готовятся к урокам школьники — а вдруг сегодня повезет, «учитель спросит другого, не меня».
То, что Паша Иваненко не слишком усердно отдавался занятиям, объяснялось не только тем, что ему легко давалось учение. Это скорее происходило оттого, что он все еще окончательно не решил — продолжать учиться в геологическом или перейти в другой институт. В какой, он еще пока не знал, как не знал, почему по окончании школы сдал свои бумаги именно в геологический.
В этом худощавом добродушном парне с серыми улыбающимися глазами и курчавой шевелюрой удивляло еще и его равнодушие к девушкам, которые часто на него заглядывались. Поэтому Алика сейчас так удивил обернутый целлофановой бумагой букет в руке у Паши.
— Послушай, это таки правда? — спросил Паша.
— Ты о чем?
— Что ты подал заявление об уходе из института.
— Вспомнил!
— И собираешься ехать в какую-то чертову даль, к эскимосам…
Если бы Алик не боялся, что Паша отплатит одной из своих штучек, он надвинул бы ему шапку на плутоватые глаза.
— Эх, Пашка, Пашка, когда ты станешь серьезным человеком?
— Честное слово, спрашиваю вполне серьезно.
— Честное слово, говоришь? — Алик вынул из кармана аккуратно сложенную комсомольскую путевку: — Читай.
— Смотрите! Так ты ведь на самом деле едешь. Где же она находится, эта…
— В Коми АССР. У Полярного круга.
— Ого! И что ты собираешься там делать?
— Ты же читал: работать на шахте.
— И все? Ради этого бросают институт, Москву…
— А Вадим Тимофеевич мог все оставить и уехать строить Комсомольск?
— Какой Вадим Тимофеевич?
— Пора уже знать. Наш новый секретарь парткома.
— У-у, сравнил. Это же было когда-то… Нет, ты мне скажи взаправду, может, я тоже все брошу и поеду…
— Лучше смотри, чтобы цветы у тебя не замерзли. Бывай! — и Алик протянул ему руку.
Не успел Алик повернуть за угол, как снова услышал позади себя голос Иваненко:
— Погоди минуту. Когда едешь?
— А что?
— Но сказать можешь?
— Шестнадцатого.
— А сегодня у нас что? Одиннадцатое. «Казаков» Толстого помнишь?
— Ну, дальше…
— Помнишь, как товарищи проводили Оленина? Ты, кажется, едешь немного дальше, чем он, и не к жаркому кавказскому солнцу, как он, а — к холодной полярной луне… Так как же нам такого не отметить? Мы тебе устроим такой пир… Знаешь где? В «Праге». И, как Оленину, в ночь перед отъездом. Пятнадцатого. Чисто мужскую пирушку — мальчишник!