Казалось бы, фельетоны этого рода в первую очередь осуждены на забвение. Происшествия были и прошли. Люди либо умерли, либо сошли со сцены. Некоторые, таких не мало, отбыли наказание по суду — частый финал фельетонов Кольцова. Однако в подавляющем большинстве своем эти фельетоны не кажутся устарелыми. Они не потеряли своего интереса. Их перечитываешь с литературным удовольствием.
И это не только оттого, что жулики и головотяпы во многих местах еще не перевелись у нас и борьба с ними не утратила своего значения; и не только оттого, что еще жив бюрократизм и еще здравствует матушка-волокита, а стало быть, еще жив и нужен острый, злой, изобличительный фельетон. Причина и в другом: в литературно-художественной ценности фельетонов, в их образности, в их легком привлекательном языке. Поражает мастерство Кольцова — писателя-публициста, газетчика-журналиста, владеющего кистью и красками художественного слова. Это делает его краткие фельетоны литературно-художественными миниатюрами, сатирическими новеллами, не теряющими своей притягательной силы и после того, как самый факт, положенный в основу новеллы, отжил свое время.
В большинстве фельетонов композиция, стиль, слог таковы, словно автор долго и тщательно отшлифовывал свои статьи перед сдачей в набор. А между тем многие из них продиктованы машинистке в поздние вечерние часы, сейчас же после того, как автор вернулся с собрания или только что приехал из далеких мест. В особенности замечательны «маленькие фельетоны» па 120–150 строк, газетные миниатюры, в которых Кольцов был непревзойденным мастером. Ни одного лишнего слова, но яркий сатирический образ, юмористическая запевка, факт изложены в телеграфном стиле так, что выявлены все характерные черты, суть дела и концовка, как завершающий удар шпаги — «ку-де-грас» — на языке фехтовальщиков. Фельетоны Кольцова восхищают изобилием его словаря, неистощимостью художественных образов. Язык их прост, доходчив. Кольцов словно разговаривает, беседует с читателем. Сверкающее остроумие и никакой натяжки, никаких поисков «словца», никакой погони за литературными эффектами.
В своих разоблачительных, сатирических фельетонах Кольцов — злой, колючий публицист. И перед нами совсем иной Кольцов в очерках и фельетонах, где речь идет о рабочем классе, о советском народе, о великой Коммунистической партии, о большевиках, о Ленине. Он улыбается дружески-шутливо. Он обнаруживает замечательную черту в своем облике публициста: лирику. Как тепло он пишет о рабочих, о героях гражданской войны, какая суровая, скрытая нежность в его зарисовках В. И. Ленина и какая скорбь в описании похорон вождя. Отдельные его очерки звучат как стихотворения в прозе.
Кольцов сам как будто боялся признаться в этом. К лицу ли боевому журналисту, писателю-сатирику тонкие поэтические чувства? Он лишь скупо, мимоходом, отдельными штрихами рисовал картины природы, но и эти штрихи говорят о незаурядном даровании художника, хотя Кольцов остается публицистом даже тогда, когда он зачарован сосновым бором, заснеженными елками, стынущим холодом северного моря. Поэтические образы несут свою «нагрузку». Они оформляют политическую картину.
«Утром было мало солнца и почти не было пыли. Петербург проснулся холодным, чистым, свежим. Шел лед с Ладожского озера. Нева дымилась туманом, деревья на Конногвардейском бульваре дрожали под ледяным потом росы, ранние прохожие зябко жались в легких пальто, пустые, упруго серели выбритые щеки тротуаров». Это фельетон «Пыль и солнце».
Радостное солнце пролетарского Первомая светит сквозь пыль мещанской толпы. Это выразительный образ первых месяцев революции.
«В семнадцатом году, в октябре, небо в Петрограде низкое, плотное и непрозрачное. Вечерами обложена земля сизой броней из металла». Так, с настроения суровой тревоги начинается очерк «Октябрь».
Кольцов — один из первых советских журналистов, отправившийся за советский рубеж для изучения жизни капиталистического мира. Для него это все новое, никогда не виденное. Он зорко подмечает черты национального пейзажа, ходит по улицам, посещает заседания парламентов и лавки купцов, мастерские ремесленников, он охотно вмешивается в толпу, сидит в трактире за стаканом вина с рабочими или крестьянами. Его жажда впечатлений велика, но он никогда, ни на минуту не забывает, зачем он попал в далекий и глухой угол испанской провинции, почему он сидит на хорах в английской палате общин, что привело его в кривые улочки турецкого городка. Чуткий к красоте природы Кольцов не задержится ни одной лишней минуты, чтобы залюбоваться горами, садами, фонтанами. Прежде всего он солдат советской журналистики. Он все оценивает с одной и единой точки зрения — с литературно-фронтовой. А фронт пролегает всюду.
Кольцов пишет путевые очерки. Но это не обычные описания того, что попадалось на глаза. Очерки по своей сути — это боевые, сатирические фельетоны. По улицам капиталистических городов бродит советский журналист с острым критическим взором, с определенным внутренним заданием: нащупать и определить все то, что говорит о слабостях, об обреченности старого мира, о его грехах и преступлениях, но так потом написать об этом, чтобы каждое слово было правдой, не подгонять факты к схеме, отобрать то, что важно, отбросить то, что случайно.
И все время он ощущает патриотическую гордость. Ею окрашены все его зарубежные очерки. Да, мы еще бедны, но будем богаче, чем вы. Мы уже сильны, но будем еще сильнее. Мы еще некультурны, но культура наша будет первой в мире. Соблазны больших городов, комфорт обслуживания не могут смягчить сатирическую злость Кольцова. Он в Западной Европе таков же, каким был Маяковский в Америке.
И всюду тянет Кольцова туда, где можно встретить простого человека и по душам поговорить с ним. Это нелегко сделать советскому журналисту и теперь. Несравненно труднее было двадцать с лишком лет назад. И тут приходили на помощь Кольцову его изобретательность и смелость, его любовь к приключениям и постоянное стремление все видеть собственными глазами. Под тяжелым гнетом капиталистической реакции он находит живые, подспудные родники революционной энергии, находит в низах общества горячие симпатии к социалистической революции, встречает искренних друзей Советской страны. И рассказы об этих встречах согреты теплом подлинного интернационализма.
Когда бы Кольцов ни путешествовал по странам капиталистического мира, советская социалистическая Родина была неотступно с ним, и всегда в сознании писателя возникало полемическое сопоставление «своего» с «чужим», ощущение внутреннего превосходства «своего» над «чужим». Его международные фельетоны не потеряли своей политической действенности. Они во многом остаются образцом этого публицистического жанра, и Кольцов остается в них нашим современником.
Михаил Ефимович Кольцов (1898–1942) родился в Киеве в трудовой семье. Литературные наклонности его обнаружились уже на школьной скамье в реальном училище. Он составлял сатирические листки, а его младший брат, впоследствии известный советский карикатурист Борис Ефимов делал смешные зарисовки для этих листков.
Рано проявился и темперамент будущего писателя-революционера. Кольцов вел постоянную борьбу с тупым школьным начальством, за что был исключен из училища. Он сдавал выпускные экзамены экстерном, после чего поступил в Петроградский психоневрологический институт.
Петроградский психоневрологический институт был в предвоенные и военные годы средоточием революционной студенческой молодежи. Никакой склонности к медицине у Кольцова не было, и он сразу окунулся в бурную студенческую среду, где кипели страстные дискуссии между большевиками и меньшевиками, между марксистами и народниками, между реалистами в литературе и искусстве и декадентами всех раскрасок. В Питере, в обстановке предгрозовых годов первой империалистической войны началась самостоятельная жизнь Кольцова. Он должен был учиться и добывать средства к жизни. Он узнал лишения и горький опыт пролетария умственного труда. И хотя политические его взгляды еще не сформировались тогда окончательно, но ему было не по пути с робкими обывателями и пустыми фразерами. Глубокая, жгучая ненависть к самодержавию, ко всему дворянско-буржуазному строю, к либеральной гнили толкали его влево, к рабочему классу, к подлинно революционной среде.